Шрифт:
Пять лет спустя, в 1436 году, пал Париж, и наш король вступил в него победителем. Так исполнилась первая часть пророчества, а в сущности — и все оно целиком, потому что, завладев Парижем, мы обеспечили себе все остальное. А двадцать лет спустя вся Франция была наша, кроме одного только города Кале.
Вспомним другое, более раннее пророчество Жанны. Когда она хотела взять Париж и легко сделала бы это, если бы имела согласие короля, она сказала, что для этого сейчас золотое время: если мы возьмем Париж, то через полгода овладеем всей Францией; но если мы упустим эту возможность освободить Францию, сказала она, «тогда на это потребуется двадцать лет».
Она оказалась права. После того как в 1436 году был взят Париж, остальное пришлось завоевывать город за городом, замок за замком, и на это понадобилось двадцать лет.
Итак, первого марта 1431 года, в зале суда, она во всеуслышание сделала это поразительное предсказание. Бывает, что предсказания сбываются, но если разобраться в каждом таком случае, то обычно можно заподозрить, что предсказание сделано задним числом. Здесь — другое дело. Пророчество Жанны было занесено в протоколы суда сразу же, за много лет до его исполнения, вы можете прочесть его там и теперь. Через двадцать пять лет после смерти Жанны эти протоколы были представлены на Оправдательный Процесс, и мы с Маншоном и другими судьями, которые еще были живы к тому времени, клятвенно подтвердили их верность.
Поразительное пророчество Жанны в этот памятный день 1 марта вызвало большое волнение, которое не сразу улеглось. Все были встревожены; и это понятно: в пророчестве всегда есть нечто жуткое, откуда бы оно ни исходило — из ада или с небес. В одном все были уверены: что Жанна говорит по внушению великой и таинственной силы. Каждый дал бы отсечь себе правую руку, чтобы узнать, что это за сила.
Снова начались вопросы:
— Откуда тебе известно, что так будет?
— Мне было откровение. Я знаю это так же достоверно, как то, что вы сидите передо мной.
Такой ответ не мог способствовать успокоению слушателей. Помявшись еще немного, судья оставил этот предмет и перешел к другому, который был ему больше по душе:
— На каком языке говорят твои Голоса?
— На французском.
— И святая Маргарита также?
— Разумеется, — а почему бы нет? Она ведь стоит за нас, а не за англичан.
Итак, оказалось, что святые и ангелы пренебрегают английским языком! Это было воспринято как оскорбление. Их нельзя предать суду и покарать за такое неуважение, но можно заметить это себе, чтобы со временем использовать против Жанны. Так и было сделано. Может быть, пригодится.
— А драгоценности на них были — венцы, перстни, серьги?
Подобные вопросы показались Жанне суетным вздором, недостойным внимания. Она отвечала равнодушно. Но они напомнили ей о другом, и, обернувшись к Кошону, она сказала:
— У меня было два перстня. Их у меня отняли, когда взяли в плен. Я вижу — один из них у вас. Это подарок моего брата. Верните мне его. А если нельзя мне, тогда прошу — отдайте церкви.
Судьи решили, что перстни волшебные. Нельзя ли и это обратить против Жанны?
— А где твой другой перстень?
— Его взяли бургундцы.
— А он у тебя откуда?
— Его подарили мне родители.
— Опиши его.
— Это простое и дешевое кольцо; на нем вырезана надпись: «Иисус и Мария».
Всем стало ясно, что подобное орудие едва ли пригодно для сношений с нечистой силой. По этому следу явно не стоило идти. Все же один из судей на всякий случай спросил Жанну, не случалось ли ей с помощью этого перстня исцелять больных. Она ответила, что не случалось.
— Ну, а теперь о лесовичках, которые, по местным поверьям, водились вблизи Домреми. Говорят, что твоя крестная мать однажды в летнюю ночь подглядела их пляски под деревом, которое прозвали Волшебным Бурлемонским Буком. Может быть, твои святые и ангелы — не кто иные, как эти лесовички?
— А об этом что-нибудь есть в обвинительном акте?
Больше она ничего не ответила.
— Тебе не случалось беседовать со святой Маргаритой и святой Екатериной именно под этим деревом?
— Не помню.
— Или у источника возле дерева?
— Да, иногда.
— Что они тебе сулили?
— Ничего такого, на что не было Господнего соизволения.
— Ну а все-таки — что?
— Этого нет в вашем обвинительном акте, но я все же отвечу: они сказали, что король, несмотря на все козни врагов, отвоюет свое королевство.
— А еще что?
Молчание, потом она сказала смиренно:
— Они обещали ввести меня в рай.
Если по лицам можно судить о душевном состоянии — многих из присутствующих в эту минуту обуял страх: как знать, уж не собираются ли они осудить на смерть Божью избранницу, провозвестницу его воли? Напряжение возросло еще более. Движение и перешептывания прекратились, воцарилась напряженная тишина.