ГЛАВА VII

Спустя некоторое время, как-то воскресным летним днем, супруги Фостер плыли по морю на своей воображаемой яхте, лениво растянувшись под тентом на кормовой палубе и наслаждаясь досугом. Оба хранили молчание, ибо каждый был занят своими мыслями. За последнее время эти периоды молчания наступали все чаще, прежняя близость и сердечность понемногу исчезали. Потрясающее признание Салли сделало свое дело. Элек силилась отогнать прискорбные воспоминания, но они не покидали ее, горечь и стыд отравляли ее прекрасную Жизнь Грез. Теперь - по воскресеньям - она видела, что ее муж превращается в какое-то отвратительное пустое существо. Она не могла закрыть на это глаза и в такие дни старалась как можно меньше смотреть на него.

Ну, а она? Неужели она столь безгрешна? Увы, Элек знала, что это не так. Ведь и она хранила от мужа тайну, и она поступала по отношению к нему нечестно, и ее часто мучила совесть. Элек нарушила соглашение и скрывала это от Салли. Поддавшись непреодолимому соблазну, она снова пустилась в спекуляцию. Она рискнула их состоянием, скупив "на разницу" железные дороги, угольные и стальные компании всей страны, и теперь каждый час по воскресеньям трепетала от страха, как бы не выдать себя каким-нибудь случайным словом. Пристыженная, удрученная своим предательством, она не могла удержаться, чтобы не обратить с состраданием свое сердце к мужу. Ей было мучительно стыдно видеть, как он, пьяный, блаженно возлежит под навесом и ни о чем не подозревает. Ни тени подозрения - наоборот, он полон безоговорочной трогательной веры в нее, в то время как по ее воле над его головой висит на тонкой нити грозящее бедой, сокрушительное...

– Послушай, Элек!

Элек очнулась. Она была благодарна мужу за то, что он оторвал ее от горьких мыслей, и ответила с былой нежностью в голосе.

– Да, мой дорогой?

– Знаешь, Элек, по-моему, мы совершаем ошибку, - вернее, ты. Я имею в виду дела с замужеством.

Салли приподнялся - тучный, одутловатый, благодушный, словно бронзовый Будда, - и заговорил очень серьезно:

– Подумай сама. Прошло уже более пяти лет. И ты с самого начала ведешь все ту же политику. С каждым нашим успехом ты требуешь повышения еще на пять пунктов. Всякий раз, когда я надеюсь, что вот-вот наконец будет свадьба, перед тобой возникает что-нибудь более заманчивое, и я опять терплю разочарование. На тебя не угодишь. Так мы останемся ни с чем. Сперва мы дали отставку дантисту и адвокату. И это было правильно, вполне разумно. Потом мы дали отставку сыну банкира и наследнику мясника. И тоже правильно, тоже разумно. Потом забраковали сына конгрессмена и сына губернатора, - признаю, и это было вполне разумно. За ними пошли в отставку сын сенатора и сын вице-президента Соединенных Штатов - тоже абсолютно правильно: не очень-то надежное дело все эти важные посты. Тогда ты перекинулась на аристократию, и я было решил, что мы наконец нашли то, что надо. Я надеялся, что мы закинем сеть в самую глубь Четырехсот Семейств и выудим какую-нибудь родословную почтенную, осиянную святостью, наполненную древностью стопятидесятилетнего настоя, прошедшую вековую дезинфекцию и выветрившую запах соленой трески и звериных шкурок и за все это время не запятнавшую себя ни единым днем работы, а потом... О, потом, конечно, справим свадьбы. Но тут из Европы приезжает пара аристократов чистых кровей, и ты мигом кидаешь за борт полукровок. Это подействовало на меня крайне удручающе. А с тех пор - какая чехарда! Ты отставила двух баронетов ради баронов. Ты отставила баронов ради виконтов. Виконтов ради графов. Графов ради маркизов. Маркизов ради выводка герцогов. Знаешь, Элек, закрывай счет, - ты перешла все границы. Ведь ты можешь закупить с торгов добрую четверку герцогов! Четырех национальностей! И все отменных статей и родословной, все банкроты и по уши в долгах. И хоть они обойдутся недешево, но мы можем себе это позволить. Довольно, Элек, не тяни больше, прекрати эту нервотрепку. Покажи весь комплект девочкам, и пусть они выбирают!..

Во время обличения ее матримониальной политики Элек улыбалась с видом рассеянным и довольным. Глаза ее излучали мягкий свет, надо думать торжества, и порою даже искрились, словно она таила сюрприз. Наконец она произнесла как можно спокойнее:

– Салли, а что, если речь идет об особах королевской крови?

Феноменально! Бедняга был так ошарашен, что даже споткнулся и упал, оцарапав ногу о крамбол. На миг у него закружилась голова, но все же он кое-как поднялся, сел рядом с женой, и из его мутных глаз полился поток былого восхищения и любви.

– Клянусь богом!
– пылко воскликнул Салли.
– Элек, ты великая женщина! Ты величайшая женщина на свете! Я никогда не сумею охватить твои масштабы. Никогда не сумею изведать твои бездонные глубины. И я еще осмелился критиковать твою стратегию! Я! Ведь если бы я дал себе труд поразмыслить, то понял бы, что у тебя припрятан особый козырь. Но, душа моя, я сгораю от нетерпения. Расскажи мне скорее обо всем.

Супруга, польщенная и счастливая, приблизила губы к его уху и шепотом назвала имя коронованной особы. У Салли захватило дух, лицо его озарилось.

– Вот это да!
– сказал он.
– Вот это улов! У него и рулетка, и кладбище, и епископ, и собор. И все это - действительно его собственность. И все - высший сорт. Одно из самых богатых княжеств в Европе.{151} А кладбище! Изысканнейшее в мире! Только для самоубийц. Вот оно как. Для всех прочих приема нет - не хватает места. Земли там немного, но все же достаточно: восемьсот акров под кладбищем и еще сорок два за его пределами. Но главное суверенитет! Земля - пустое! Земли на свете сколько хочешь. Вон в Сахаре ее хоть отбавляй.

Элек сияла. Она была счастлива.

– Подумай, Салли, - сказала она.
– Эта династия роднилась только с королевскими и императорскими фамилиями Европы. Наши внуки будут сидеть на тронах!

– Это уж как пить дать! И к тому же будут держать скипетры и орудовать ими так же естественно и свободно, как я своим ярдом. Это поистине грандиозный улов, Элек. А что, он уже на крючке, не сорвется? Нет ли тут риска?

– Нет, можешь на меня положиться.
– Он статья прихода, а не расхода; так же как и второй.

– Кто же второй?

– Его королевское высочество Сигизмунд-Зигфрид-Лауэнфельд-Динкельшпиль-Шварценберг Блутвурст, наследный великий герцог Катценъяммерский!

– Да не гложет быть! Неужели правда?

– Такая же правда, как то, что я здесь сижу. Честное слово.

Сердце Салли переполнилось до краев, и он в экстазе прижал Элек к груди.

– Как это все замечательно! Ведь это древнейшее и благороднейшее из трехсот шестидесяти четырех старинных германских княжеств, и одно из немногих, которому разрешили сохранить свой статус в пору, когда Бисмарк стал их стричь. Между прочим, я в том краю бывал. Там есть канатная дорога, свечная фабрика и армия. Регулярное войско - пехота и кавалерия. Три солдата и лошадь. Да, Элек! Ожидание было долгим, полным душевной муки и обманутых надежд, но, видит бог, теперь я счастлив. Счастлив и благодарен тебе, моя дорогая, тебе, которая всего этого добилась. Когда же свадьба?