Старый уродливый тополь торжествующе махал нам вслед вскинутыми ветвями.

Несмотря на усталость, этой ночью мне спалось плохо. До самого утра меня беспокоили какие-то непонятные и бессвязные обрывки сновидений. Какие-то раздутые лица склонялись надо мной, и произносили бессмысленные фразы, тут же исчезая и давая место другим; потом это сменилось калейдоскопическим конвейером изображений различных мест и предметов, предназначения которых я часто не понимал. Под самое утро мне приснилось, что я засыпаю на кладбище под баобабом, и тень от его ствола падает мне на лицо, перекрывая дыхание.

Тем не менее, наступил новый день, и всему этому пришёл конец. Барометр показывал «ясно». На дворе и впрямь стояла тихая, безветренная, солнечная погода. Гоблин просился на улицу, но я чувствовал себя совсем разбитым. Я попросил его не переживать и пообещал, что на днях мы обязательно съездим в Павловск погулять по парку. Гоблин понимающе кивнул и унесся, подпрыгивая и вопя. В простых и знакомых домашних заботах я не заметил, как наступил вечер. Позвонил Серёга и сообщил, что купил злосчастную гайку. Мы решили завтра снова выйти на работу.

Страх вернулся неожиданно, когда я укачивал перед сном Татку. Я ходил по кухне взад-вперед, держа её на руках. Свет был выключен. Как всегда в такие минуты, я немного злился на неё за то, что почти годовалая девочка не может заснуть сама. Безусловно, её избаловали. В своё время нужно было давать ей покричать. СОЗНАНИЕ ДОСТАТОЧНО РАЗМЫТО. А она так быстро разобралась, что на руках мягче и теплее…

Эти мысли оборвались «на полуслове» — их словно отсекло лезвием мертвенного холода, пронзившего мозг. Я облизал вмиг пересохшие губы. Коленки мелко задрожали.

В довершение всего Собака, которая только что мирно лежала на полу у двери кухни, вдруг вскочила и глухо зарычала.

Она рычала на меня.

Я сделал шаг по направлению к ней. Она отпрянула, продолжая рычать.

Уже закрывшая было глаза Татка встрепенулась у меня на руках. Опомнившись, я забегал по кухне.

Немного погодя её дыхание стало спокойным и ровным.

В тёмном коридоре я столкнулся с Безумным Котом. Он явно готовился издать свой коронный душераздирающий вопль. Но, посмотрев на меня, почему-то раздумал и убрался восвояси.

Осторожно я уложил дочку в кроватку, разделся сам и нырнул под одеяло. Жена ещё не спала — она ждала меня, но сон уже одолевал её, и она находилась в каком-то трогательном оцепенении.

Я сделал попытку обнять её, но едва моя ладонь коснулась её живота, как по её телу словно пробежала волна отвращения, она привстала и приглушенно вскрикнула.

— Ты… ты что? — только и вырвалось у меня.

— Что-что… Испугалась. У тебя такие холодные руки.

— Всегда были горячие! — попробовал возмутиться я. Но тут же понял, что Светка была права. Ладони были прсто ледяными. С чего бы это я так замёрз?

— Давай спать, а?

— Как хочешь.

Я закрыл глаза. И тут же жгучая боль пронзила позвоночник, и огненные круги завертелись перед глазами.

Листва шелестела загадочно и печально, словно пытаясь объяснить что-то такое, что становится понятным только деревьям, да и то лишь после полувекового наблюдения за миром людей. Полная луна роняла молочный свет на аккуратные могильные холмики, на стволы берёз и тополей, на меня, будоража кровь и пьяня голову. Невидимые ночные птицы проносились над головой — или то были просто порывы ветра? Из непостижимых далей на землю смотрели крупные печальные звёзды.

В сторожке горел свет, дверь была приоткрыта. Около неё стоял я, и кожа на кистях рук у меня была серебристой в лунном сиянии.

Осторожно, стараясь не скрипнуть, я заглянул внутрь.

Старики сидели за столом, и отец медленными глотками прихлёбывал самогон из своей любимой кружки. Рядом дымилась картошка, но он и не смотрел на неё, внимательно слушая мачеху.

— …врёт, всё время врёт, — говорила она, встряхивая седыми волосами. — В командировки ездит каждый месяц. То в Гомель, то в Ярославль. Я спрашивала у товарища Смирнова. Никуда его не посылали, понимаешь? Ни—ку—да! А друзья его? Всё время новые ходят, спросишь, как зовут — отмахивается. Так вот, помнишь, он бабу привел? Думаешь, зачем? Я специально подкралась среди ночи, заглянула к ним. Так они вместе бумажку какую-то карябали!

— Ну, мать, — пробасил отец. — Мало ли что…

— Ну что, что? Если по работе чего, так не ночью же дела делаются. Нет, я поняла, что тут совсем нечисто. В его вещичках я порылась.

Отец укоризненно глянул на неё, но промолчал. Сердце у меня бешено колотилось. Безразличное, отчаянное возбуждение накатывалось волнами и захлёстывало с головой.

— Вот, — сказала мачеха и швырнула на стол пачку патронов от миниатюрного браунинга. — Вот! — и сам браунинг последовал за ней. — Вот! — шифровая таблица. — Вот! — инструкция по пользованию рацией на немецком языке. — Вот! Вот! Вот! — Деньги. Все мои деньги. Тридцать две тысячи рублей. — Мало тебе? Мало? Мало?