Заметив отблеск жестокости, плясавший в его глазах, Алдорн подумал о своих дочерях. Ему случалось скрещивать взгляд с неприятными типами, но эти глаза превосходили все когда-либо встречавшиеся прежде. Их можно было бы сравнить с двумя каплями Желчи или двумя свирепыми мелкими хищниками, которые в тот самый миг, когда он их увидел, уже мерили его со зловещей иронией. Лицо харонца расплылось в улыбке, открывшей ряд совершенно белых зубов. В правой руке он держал длинную палку, концы которой были окованы железом.

Не прошло и секунды, как из глубины конюшни ему ответил насмешливый женский голос:

– Замолчи, толстая свинья! Харонец покосился в ту сторону.

– Шлюшка, – забрюзжал он, поджимая губы, – сейчас и вправду понадобится, чтобы я поучил тебя хорошим манерам.

– Понадобится, чтобы ты побегал… – расхохоталась незнакомка, появляясь в центральном проходе.

Алдорн уже ничего не понимал в том, что происходит. Присутствие харонцев в его конюшне не поддавалось никакому разумному истолкованию. Ему лишь оставалось вертеть головой слева направо и бормотать:

– Что, по-твоему, может случиться; что, по-твоему, может случиться…

Женщина, лет примерно сорока, была, должно быть, из Долин Пегасов, судя по цвету ее кожи. Мускулистая и рослая, она была одета в кожаный камзол, длинный плащ из черного шелка с высоким воротом. Густые белые пряди каскадом спадали ей на плечи, обрамляя осунувшееся лицо, на котором блестели большие ореховые глаза. Она вышла в проход и приблизилась к своему спутнику. И тогда Алдорн увидел нечто вроде татуировки на ее кистях и шее – тонкие черточки, похожие на те математические знаки, которыми торговцы отмечали что-либо в своих записях.

Она положила руку на плечо харонца и, склонив голову набок, уставилась на хозяина харчевни.

– Привет, приятель, – сказала она развязно. Голос у нее был чувственный, почти чарующий, и Алдорн ущипнул себя в надежде, что он сейчас проснется в своей постели после чудовищного кошмара.

– В чем дело? – заметила она его жест. – Я тебе не нравлюсь?

Она обращалась к нему так, как если бы он был еще ребенком. Он захотел улыбнуться, но его губы так сильно дрожали, что вышла только жалкая гримаса. Она вскинула брови и прибавила елейным голосом:

– Бедняжка…

Алдорн подумал о своем детстве, о балбесах, которые преследовали его на улицах родного селения. Он вновь чувствовал то же самое, он ощущал себя совершенно беспомощным и вынужденным безропотно покоряться своим палачам и терпеть их насмешки, боясь задеть их самолюбие и подвергнуться за это наказанию, еще более жестокому.

– Дорогие друзья! – заявил вдруг еще один голос, зазвучавший из правого стойла. – Очень может быть, что эта конюшня весьма живописна и стоит того, чтобы провести в ней вечер, но у меня были другие замыслы, когда я согласился вытерпеть столько мучений ради того, чтобы сюда добраться.

Говоривший появился в проходе. Это был выходец из Ликорнии. Его кожа была цвета слоновой кости, и одет он был в тунику из пурпурного шелка. Подняв руки к лицу, он массировал себе виски и всем своим видом выражал неудовольствие. Его ноги были обуты в высокие сапоги на каблуках, а на левое плечо был накинут коричневый плащ с меховой опушкой. Его сумрачные глаза остановились на Алдорне.

– Туземец, я полагаю?

– Мелкий проныра, как же, – уточнил толстый.

– Заткнись, я тебе сказала, – одернула его пега синка, негромко шлепнув по его животу.

– Зименца здесь нет? – спросил ликорниец. – Я настаиваю, я не намерен надолго застревать в этом свинарнике. Здесь воняет конским навозом, это совершенно невыносимо.

– Это… это моя конюшня, – пробормотал, запинаясь, Алдорн, не отдавая себе отчета, зачем ему вздумалось что-то уточнять.

Ликорниец прервал свой массаж и воздел руки к небесам:

– Единороги милостивые, могу я избавиться от этого волнующего зрелища? Меня мучит ужасная головная боль, и, сверх того, я должен еще выслушивать косноязычный лепет этого скверно одетого двуногого? Нет, право, дорогие друзья, надо быть серьезными. Умоляю…

– Ты слишком много болтаешь, – прошелестел голос, который должен был, без всякого сомнения, принадлежать четвертому незнакомцу.

Он возник из темноты так неожиданно, что Алдорн подскочил и прикусил себе губу, чтобы не вскрикнуть. На миг ему показалось, что он увидел ребенка. Он был мал, тщедушен и мертвенно-бледен, с тонкой шейкой и обритым черепом. Восковой цвет лица подчеркивал изящество его черт. Алдорну припомнилась фарфоровая кукла, которую он как-то видел в руках у одного высокородного ребенка, и он задался вопросом, сможет ли этот человечек устоять на ветру, не рискуя взлететь. Одетый в легкое платье цвета сливы и обутый в простые сандалии, он двигался бесшумно и как бы не касаясь земли. Любопытно, но его появление успокоило хозяина харчевни, жалкий вид этого существа изобличал трех других в бесстыдстве. Последние, впрочем, умолкли и посторонились, пропуская его вперед. Алдорн поймал его взгляд и содрогнулся. Безумие таилось в его темно-синих глазах, как если бы они были открытыми вратами бездны. Хозяин харчевни сгинул в этих двух сверкающих сапфирах, буквально лишившись всех сил. Он уронил свои вилы и застыл в оцепенении, бессильный оторваться от этого колдовского насоса, который впитывал его душу.