Итак, великая мечта Дрейка и Бранда осуществилась. Но смелая надежда казалась все еще туманной и отдаленной. Народ планетоидов продолжал оставаться под властью Мандата, и Дженкинс чувствовал холод приближавшейся сити-войны.

Приблизившись к планетоиду, Дженкинс вызвал Гвардию глубокого Космоса Обании: «Буксир „Прощай, Джейн“ просит разрешить срочное приземление. На борту пораженные радиацией. Девятнадцать человек в аметиновой коме».

«Не приближайтесь к гражданскому космодрому. — Голос диспетчера звучал взволнованно. — Вызываем клинику Ворринджера. Он выйдет на связь и зажжет сигнал. Приземляйтесь на изолированной территории клиники».

Сити-катастрофы не были неожиданностью. Под впечатлением успешного лечения ожогов Дрейка, Мартин Бранд послал в клинику доктора Ворринджера специалистов с заданием построить новые помещения, оборудованные под крупнейший центр космической медицины. Приземляясь, Дженкинс почти надеялся на успех.

Его тело онемело от четырех напряженных часов, проведенных у перископа, но признаки тошноты прошли. Чувство усталого умиротворения охватило его. Он старался убедить себя, что его наручный счетчик был просто не в порядке. А может быть, толстый свинцовый щит за рудной корзиной буксира защитил его тело, оставив открытой только руку с прибором.

Он не мог поверить, что умрет.

Клиника располагалась в длинном белом здании, сверкающем чистотой, изолированным в узком железном ущелье — одной из заброшенных урановых шахт. Отгороженная территория представляла собой колодец со свинцовыми стенами, где приземлялись пораженные радиацией в своих загрязненных радиоактивными веществами кораблях, таких, как «Прощай, Джейн». Красный сигнал фотофона клиники вел Дженкинса к месту приземления. Взволнованный голос спрашивал имена пораженных.

«Я назову их, — обещал Дженкинс, — но пока не сообщайте родственникам. Я сделаю это сам после того, как доктор Ворринджер поставит диагноз».

Он аккуратно посадил буксир в узкий колодец, подумав, что Роб Мак-Джи сделал бы это еще более умело. Служители в белых халатах быстро взошли на борт, внимательно прислушиваясь к предупредительным сигналам своих наручных счетчиков Гейгера. Они вынесли безжизненные тела, которые Дженкинс с трудом расположил в крохотных кабинах и узких трюмах.

Высокий чернобородый человек с острым взглядом — доктор Ворринджер — ожидал в реанимационном отделении с белыми стенами. Ник понимал, что доктор был огорчен своим поражением в долгой борьбе за иммунитет человека к радиации.

— Они работали с сити? — спросил Ворринджер, глядя на ряд неподвижных тел, накрытых простынями, на белых кроватях. — Напоролись на тучу сити-пыли, да? И какой-то паникер взорвал аметиновую бомбу?

Дженкинс медленно кивнул. Он ничего не сказал о Лазарини и неизвестных налетчиках. Одного только намека на случившееся могло оказаться достаточно, чтобы нарушить шаткий мир Мандата. Он был искушенным политиком, но хотел как-то защитить дядю и его корпорацию.

Дженкинс называл имена пострадавших медсестре, которая выписывала им карточки, и наблюдал, как Ворринджер быстро ощупывал больных, прослушивал их через стетоскоп и хмуро заглядывал в зрачки через блестящий офтальмоскоп. Медсестры, не спеша, брали образцы тканей, делали анализы крови, готовили капельницы. Дженкинс подошел к бородачу и хрипло прошептал:

— Они будут жить?

— Анализы покажут. Ворринджер резко повернулся к нему: — А вы сами какую дозу получили?

— Индикатор показывал черное. — Дженкинс облизнул губы и с надеждой добавил: — Может, он был неисправен. Сначала меня тошнило, но теперь я чувствую себя нормально.

— Это ничего не значит, — отрезал бородач. — При поражениях пятой степени все чувствуют себя прекрасно, пока не потеряют сознание. Раздевайтесь, посмотрим.

У Дженкинса не было времени на лечение. Он даже не имел права умереть. Предатель Лазарини и неизвестные силы, поддерживающие его, готовятся распространить смертельный яд сити-войны по всему миру, и только незаконченный передатчик Бранда на пораженной Фридонии мог остановить их.

Какое-то мгновение он стоял, уставившись на бескровные тела людей, лежащих на койках так странно неподвижно. Дженкинс надеялся, что Ворринджер сможет вылечить их, чтобы они успели закончить генератор и запустить передатчик, — конечно, если смогут найти восемьдесят тонн драгоценного кондюллоя.

Но если Ворринджеру не удастся…

— Раздевайтесь, — повторил врач. — Покажите горло.

Дженкинс покорно разделся, лег, слегка дрожа, на узкую жесткую койку и укрылся тонкой простыней. Ворринджер ощупывал его, выслушивал грудь, осматривал горло и исследовал зрачки с помощью яркого луча маленького фонарика.

Одна медсестра наполнила шприц его темной кровью, другая протерла ему грудь холодным антисептиком и покрыла кожу бесцветной жидкостью, которая медленно приобретала окраску его тела. Когда они ушли, он сел и с волнением обратился к Ворринджеру:

— Ну что, доктор?

— Лечь! — рявкнул то. — Надо подождать результаты анализов, хотя мазь уже показывает, что вы хватили достаточно. Я поставлю вам капельницу. Иногда это помогает, но не следует ожидать многого.

Дженкинс неохотно лег. Он почувствовал жало иглы в руке и лежал час, наблюдая, как бледно-желтая жидкость капля за каплей проникает ему в кровь. Ему было холодно и немного подташнивало. Он был рад, когда сестра вытащила иглу и разрешила одеться.