– Да, та самая Валя. Она все больше и больше занимается нашими схемами.

Ник выключил напряжение, отсоединил счетчик, перевернул маленькое квадратное шасси. Повертев его в руках, он обнаружил, что это не обычный высоковольтный генератор, схема была сложная. Отдельные ее элементы были более или менее типовые, но определить назначение миниатюрных электронных ламп Ник не мог - он еще не был знаком с советскими техническими стандартами. Характерный импульс мог исходить только от несбалансированного мультивибратора, и Гончаров указал Нику на двойной пентод, выходную характеристику которого Валя остроумно использовала.

– Удивительная женщина, просто находка, - проговорил Ник.
– Вам очень повезло.

– Она со мной почти и не работала, - пояснил Гончаров.
– Вот уже несколько лет, как ей очень протежирует моя сестра, но сам я как-то не обращал на нее внимания. Во-первых, она казалась мне чересчур хорошенькой, а поскольку на свете может быть только одна Кюри, трудно было ожидать, что хорошенькая женщина окажется дельным физиком. А во-вторых, именно потому, что ее рекомендовала сестра, я все время упирался. Потом все-таки решил дать молодому физику возможность проявить себя, хотя первые ее идеи о такой схеме были довольно наивны. Но у нее обнаружились и Самостоятельность мысли и способность быстро вникать в дело. Как видите, все получилось чудесно.

Раздался стук в приоткрытую дверь, и вошла Валя. На ней был белый лабораторный халат, надетый поверх черной блузки и зеленой шерстяной юбки. При виде Ника глаза ее расширились от удовольствия, и она, улыбаясь, подошла к нему и протянула руку.

– Здравствуйте, - сказал Ник по-русски. Он улыбнулся ей.
– Теперь и я здесь работаю.

Валя широко развела руки в стороны, как бы приветствуя Ника.

– Рады новому товарищу, - сказала она и засмеялась.

– Я только что видел ваш прибор. Схема великолепна. Примите мои поздравления.

Она вспыхнула, и ее матовая кожа стала похожа на слоновую кость, пронизанную светом заходящего солнца.

– Благодарю вас, - произнесла она, от смущения, как это часто бывает, переходя на официальный тон. Потом обернулась к Гончарову: - Вы хотели меня видеть?

– Да. Чтобы доктор Реннет мог поздравить вас. Я хотел бы, чтобы вы сами объяснили ему свою схему.

Валя опять взглянула на Ника, словно желая убедиться, не подшучивают ли над ней.

– Но ведь мой прибор действует намного медленнее ваших сцинтилляционных счетчиков.

– Зато свои функции он выполняет превосходно.

– Мне придется говорить по-русски, - предупредила Валя.

– Ничего, ничего. Валя, - успокоил ее Гончаров.
– Я буду вашим переводчиком.

– Чудесно, - сказала она.

Они сели за стол. Валя придвинула к себе карандаш и блокнот уверенным жестом человека, хорошо знающего то, о чем он собирается говорить. Пальцы одной руки - тонкие, плоские и сильные - придерживали бумагу, другой рукой она быстро начертила схему. Она изображала условные значки с такой скоростью, с какой обычно люди пишут слова. Глаза у нее блестели, голос звучал энергично, и хотя Гончаров переводил только самые слова, за ними безошибочно угадывалось, сколько душевных сил она вложила в осуществление своих идей. Исчертив листок схемами, Валя вырвала его и стала тут же писать на следующем, очевидно считая даже минутный перерыв пустой тратой времени.

Ник сидел рядом с Валей, положив руку на спинку ее стула, и с тоской и завистью следил за девушкой. Хэншел как-то спросил его, чем уж так пленительно творчество. И снова, как тогда. Ник почувствовал, что на этот вопрос ответить невозможно, как нельзя слепорожденному объяснить зримую красоту мира, глухому от рождения рассказать, как прекрасна музыка, или же холодному по натуре человеку поведать о радостях любви. Процесс творчества - одно из величайших наслаждений жизни.

От блокнота Валя перешла к монтажу шасси на рабочем столе, чтобы показать схему в действии. Потом вновь включила экран осциллографа, с тем, чтобы определить форму импульсов в различных точках собранной ею схемы, то есть показать физиологию этой идеи, анатомию которой она продемонстрировала на бумаге. По-русски Валя говорила стремительно быстро, взволнованно, но мысли свои выражала необычайно точно, потому что речь ее не отставала от мысли. И вместе с тем чувствовалось, что она все-таки раньше и прежде всего женщина - скромная, довольная, и сама удивляется тому, как это у нее все так хорошо получилось: в ней не было и следа кокетливой гордости женщины, соревнующейся с мужчинами в их мужском деле, злорадствующей, что вот представился случай показать свои достижения. Она была так мила, так по-детски радовалась, говоря о том, как она своей творческой волей подчиняет природу, что Ник с Гончаровым незаметно для нее обменялись одобрительными взглядами.

Когда она кончила свои объяснения, Ник еще раз поздравил и поблагодарил ее. Валя обернулась к своему шефу, ожидая от него дальнейших указаний. Гончаров тоже поблагодарил ее. Она ушла, унося с собой тепло, энергию и жизнь, оставив после себя только тишину, длившуюся несколько пустых минут.

– Она очаровательна, - сказал Ник.

– Да, - согласился Гончаров.
– И я сообразил это только позавчера вечером, когда сестра впервые привела ее ко мне домой.

Ник, пораженный, молча посмотрел на него. Впервые? Так, значит, никакого романа тут и нет? "Но ведь она называла вас Митей!" - чуть не сорвалось у него с языка, однако он вовремя остановился.

– Вы хотели что-то сказать?
– проговорил Гончаров, внимательно наблюдавший за выражением его лица.

– Только то, что если все ваши приборы так оригинальны, то с моей стороны было бы даже оскорбительным продолжать выискивать изъяны.

– Ну, какое же тут оскорбление!
– сказал Гончаров, чуть улыбнувшись. Если вы не найдете никаких изъянов...
– Он замолчал, и это молчание заставило Ника бросить на него быстрый взгляд, - тогда нам придется искать причину наших разногласий в чем-то другом, - заключил Гончаров и улыбнулся пошире.
– Видите, таким вот способом я думаю убедить вас, что ошибаюсь-то не я...