С этими словами он припал к губам Солово с непристойным французским поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как что-то теряет… и обрел покой.

Венецианец выпустил его и отступил назад. Он казался бодрым и энергичным.

— У тебя хорошая жизненная сила. Она поддержит меня, пока в конце концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать мои книги!

Солово ощутил, что стоит на ногах, и удивился, почему ему все так безразлично.

— Что касается тебя, — ответил мертвец на невысказанный вопрос, — я оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни… хотя бы какой-то. Я был к тебе милостив.

— Благодарю, — вежливо произнес Солово.

Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.

— Ты уже переменился, — заключил он. — Экая сухость! Я проклинаю тебя, а ты благодаришь! — И сказав так, он опустился в волны.

Адмирал торопливо зашагал назад к кораблю, не зная, сколь долго продержится мост из бывших в употреблении тел. Он с кротостью дожидался воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой. Их предательство более не смущало его, и Солово радовался предстоящим переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был куда менее встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в пустыне, однако впервые его ум обрел покой.

«Месть? — думал он, перебираясь через борт, пока утопленники отправлялись на подобающее им место. — Проклятие? Я заплатил за него добрые деньги!»

После обстоятельного и приятного разговора о Платоне и эффективности заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом [17] в своем главном труде «Corpus Hereticum», старший из двух фемистов отметил, что пора обратиться к мирским делам.

Младший из братьев, рыцарь Родосского ордена св. Иоанна в соответствующем одеянии и при оружии, обнаруживал признаки усталости, явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия. Однако, невзирая на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный доклад.

Второй мужчина, постарше первого, облаченный с равным великолепием в академический плащ Гемистианской платоновской школы, [18] встал и пересек комнату. Там он удостоверился в отсутствии чужих ушей, а потом закрыл дверь и задвинул засов. Только после этого мановением древней, унизанной кольцами руки он велел своему гостю говорить. Даже в своей греческой цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.

— Достопочтенный мастер, — сказал рыцарь ордена св. Иоанна. Греческий скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали безупречно и обходительно. — Я могу поведать лишь о небольшом успехе и заметной неудаче…

— Я знаю вас, капитан Жан, — улыбнулся старый ученый, — ваша неудача была бы славным триумфом для обычного человека. И ваша прошлая служба нашему делу искупит тысячи катастроф. Итак, рассказывайте, не страшась осуждения.

Прежде чем продолжить, рыцарь оценил высокую похвалу.

— Я выяснил судьбу интересующего нас человека, однако не сумел отыскать его труп.

— Как так? — поинтересовался ученый.

— Море поглотило его, а оно с неохотой отдает взятые в долг предметы. Мы обследовали все вероятные скалы и пляжи, но фортуна нам не улыбнулась.

— Прошло уже достаточно времени, — рассуждал ученый, разглядывая через выложенное мелкими стеклами окно вершину горы Тайгет и под ней ландшафт Морей (или Спарты, как говорили в древности), — и я сомневаюсь, чтобы останки были в достаточной степени целы и мы могли почтить из похоронами.

Рыцарь согласно кивнул.

— Вы, без сомнения, правы, однако я преднамеренно не стал упоминать о том, что некоторые из найденных нами трупов… не допускали подобного обращения.

— Именно так, капитан. Что ж, хорошо, пусть брат наш покоится в объятиях волн. Но оратория в его честь будет пропета. Она уже почти завершена, как и, несомненно, разложение тела. Весьма интересное произведение, совмещающее достоинства стилей Пиндара и Сафо. [19]

Рыцарь настороженно улыбнулся.

— Не слишком легко сочетать эту пару, — заметил он, — учитывая склонности обоих поэтов.

Ученый воздержался от ссылок.

— В нашей Академии есть таланты, способные осуществить… подобную немыслимую прививку. Быть может, искусство древних по-прежнему несравненно, однако из нас выходят вполне приличные мимы. Думается, смерть консула венецианских фемистов требует с нашей стороны некоторого напряжения, пусть даже лишь поэтического! Кстати, вы не установили, кто убил его?

Лицо рыцаря вдруг отвердело, скорость и легкость преображения свидетельствовали, что его черты пришли в обычное состояние.

— Какой-то пират, — непринужденно проговорил он, — пока мы знаем лишь это, но его имя еще остается неизвестным. Должно быть, он недавно крутится в Средиземном море, иначе мы бы знали его.

— Или же он слишком тонок и искусен сверх обычного, — негромко предположил ученый.

— Подобную возможность нельзя отрицать, — сказал рыцарь, заставляя себя воспринять идею. — Однако она не меняет направления наших действий, разве что несколько замедлит их. Он будет обнаружен и обычным порядком оплатит все убытки, причиненные его преступлением.