– А по-моему, нет никакой особенной тайны, – покачал головой Матюшин. – Другой тайны, я имею ввиду. Вообще, нет ничего тайного, только скрытое, да и то – до поры.

– Истинно так, Николай Саулович, – вздохнул священник. – И всё же мы ходим вокруг да около. Кто же покушался на княгинюшку – ведь он так и не сказал?

– Это нам не очень интересно, отче, – усмехнулся Гурьев. – Теперь Рэйчел ничего не грозит, – во-первых, мы рядом, во-вторых, не в пешках дело, в-третьих – не нужно спешить, они вылезут сами, а гоняться за ними, таща за собой шлейф из слухов и Скотланд-Ярда – зачем? Ясно, за всей этой катавасией стоит именно Виктор. Ясно, как только я найду исполнителей, я их убью, а вы будете страшно переживать по этому поводу. Оно вам надо, отче?

– А вам?!

– Надо же и мне расслабляться как-нибудь, – усмехнулся Гурьев. – Да вы напрасно так переживаете, отче. Никакого удовольствия в этом нет, одна сплошная голая-босая необходимость. Зачистка окружающего пространства.

– Поражаюсь я вам, Яков Кириллович, – глядя на Гурьева, проговорил священник. – Не злодей же вы, не злодей, это же очевидно, – а такие вещи говорите, что прямо сердце болит!

– Извините, батюшка, – голос у Гурьева, не изменив ни высоты, ни тембра, сделался совершенно другим, и все это почувствовали. – Вот мы сейчас закончим самые необходимые мероприятия – и я вас непременно попользую. Нам всем ваше сердце ещё понадобится, и непременно – здоровое. Надеюсь, в моих возможностях, когда речь идёт о здоровье, вы хотя бы не сомневаетесь?

– Нет. Но меня сейчас вовсе не моё здоровье беспокоит. Что вы собираетесь делать дальше с господином бароном?

– Сдать его Владимиру Ивановичу на опыты, – немедленно заявил Гурьев. – Как раз, пока Виктор пребывает в объятиях Морфея. Надеюсь, его квартирант по-прежнему недооценивает противников и переоценивает себя. Давайте взглянем, что произойдёт. Владимиру Ивановичу не терпится испытать новый способ.

– Ну, ничего особенно нового в нём нет, – засмущался Ладягин. – Обыкновенная трубка Рентгена, только на основе радиоактивно заряженного изотопа серебра. А то, что не терпится – совершенно верно вы заметили. Вот только меня весьма заинтересовали его рассуждения насчёт богов, которые больше не нужны…

– Напрасно, Владимир Иванович, – Гурьев усмехнулся. – Это всё сиреневый туман, пургой, знаете ли, навеяно. Все эти боги-титаны-атланты-драконы, весь этот дух масонов с розенкрейцерами, все эти розы и шипы, крестики-нолики, молоточки-циркулёчки – это всё тоже бесами напридумано, чтобы бедных глупых человечков запутать. Вся эта теософщина с блаватщиной – вы только посмотрите, с чего начиналось масонство и чем закончилось, когда полезло сапожищами в египетские болота, в гости к Торам и Озирисам. Тот же опиум для народа, только в другой упаковке. Тоньше смолотый, специяльно для антиллихентов. Это наш чёртик-коминтерн так цену себе набивает, намекает, что неплохо бы его месячишко-другой порасспрашивать. Пока мы будем внимать ему, разинув рот от восторга перед его древними и глубокими познаниями, он и зацепится. Это как раз очень понятно и настолько примитивно, что даже не смешно. Вы можете быть совершенно уверены, что он завтра и не вспомнит, о чём молол языком вчера. Это сущность такая – откуда уж там в нём прочные связи, в газообразном-то нашем.

– Какие вы слова умеете найти, Яков Кириллович, – нежно сказал Матюшин, погладив усы. – Прямо слушал бы и слушал. А, батюшка?

– Да вам проповеди с амвона провозглашать, Яков Кириллович, – улыбнулся и отец Даниил. – Могли бы превосходную карьеру выстроить.

– Спасибо, господа, я подумаю над вашим предложением, но несколько позже, – невозмутимо кивнул Гурьев и снова повернулся к Ладягину: – Давайте приступать. Как раз тут полный комплект руководящего состава.

– А княгинюшка?

– Не думаю, будто это зрелище – для женских или детских глаз, – разом стёр улыбку с лица Гурьев. – Советую всем присутствующим быть готовыми ко всякого рода неожиданностям.

– Вы знаете, какого?!

– Всякого, – отрезал Гурьев. – Георгий Аполинарьевич, смените, пожалуйста, катушку в киноаппарате. Мало ли что.

– Слушаюсь.

Наконец, все приготовления закончились. Ладягин, перекрестившись, взялся за рубильник:

– Ну… С Богом, господа!

Сгрудившись у стеклянных линз перед экранами, они смотрели на оконечность трубы излучателя, напоминавшую иллюминатор глубоководного батискафа, только непрозрачный. Осоргину показалось, что он слышит басовитое гудение электромоторов, хотя это, безусловно, было иллюзией. А в следующую секунду тело Ротшильда затряслось – это было видно даже на отвратительном зернистом изображении, создаваемом экраном. Это продолжалось совсем недолго, а затем – изображение пропало вообще.

– Спокойно, – сказал Гурьев. – Спокойно. Пока – никакой паники. Подождите ещё минуту, Владимир Иванович. И выключайте.

В полной тишине караульного помещения раздавался только один звук – мерный стук запущенного одним из дежурных офицеров метронома. Наконец, вечная минута истекла, и Ладягин выключил рубильник. Прошло около трёх минут, прежде чем изображение с камеры вновь проступило на экранах. Собравшиеся вглядывались в него, хотя там по-прежнему мало что удавалось разглядеть. Гурьев выпрямился:

– Всё. Пойду, взгляну, что происходит. Георгий Аполинарьевич, смените опять катушку в аппарате и срочно отдайте отснятое в проявительную. Я никаких особых надежд не питаю, однако, возможно, киноаппаратуре повезло больше.

– Яков Кириллович…

– Всё в порядке, господа. Ну, насколько это вообще возможно в данной ситуации.

– Вы думаете, он… уничтожен? Мёртв?

– У нас есть только один способ это проверить, – кивнул Гурьев, направляясь к двери.