Пальцами левой босой ноги он осторожно под одеялом нащупал щиколотку правой. Да! Звездообразный шрам: он был так же на месте, как эта квартира, как Светочкин пупс, как альбом в переплете рытого плюша - дореволюционный. Это был не его шрам, шрам того Коноплева. Но он был у него!

Мария Бенедиктовна вошла в спальню, как только за ушедшей хлопнула дверь на лестницу. Вошла одетая, в пальто. Став около двери, она уставилась черными глазами своими прямо в глаза мужа.

– Ну?!
– с усилием, с надрывом выговорила она, видимо с великим трудом сдерживаясь.

– Манечка, что?
– испуганно завозился на кровати Коноплев.
– О чем ты... тоже? Почему? Почему ты на меня так смотришь? Что случилось, в конце-то концов?

Она глядела на него не отрываясь, и круглый, но в то же время властный подбородок ее странно вздрагивал от какого-то совершенно нового и для нее самой и для Коноплева чувства...

– Мне-то, - стискивая зубы, чтобы не разрыдаться, проговорила она наконец, - мне-то ты должен рассказать правду? Да или нет? Не помнишь? Не знаешь? Хорошо: бери свой проклятый дневник этот! На! Читай, наслаждайся... Клятвы давал, в любви признавался!.. Ребенок, видите ли, у него где-то есть... Принц он, изволите видеть!.. Ну и хорошо, и пожалуйста... Ты меня не первый год знаешь: я не кисейная .дура, сцен делать не собираюсь. Скатертью дорога! Можешь хоть завтра отправляться к своим... Золотоликим... Света! Закрой за мной. Я поеду к дяде Пете...

Она сделала несколько шагов к двери, потом вернулась...

– Только не думай, Андрей, оправдывать все это психическим расстройством. Сумасшедшие, дорогой друг, таких увлекательных романов не пишут. Я пошла...

Оставшись один, Андрей Андреевич полежал несколько минут неподвижно. На него за последние полгода обрушилось столько, что этот вот разговор даже не слишком потряс его. "Ну что же, можно понять Мусю... А впрочем, какой ребенок? При чем тут "принц"?"

Протянув к стулу совсем ослабевшую от таких переживаний руку, он взял лежащий там блокнот. Да, блокнот был тем же самым. На его парусиновой корке было химическим карандашом написано: "А. Коноплев. Дневник No 2". Первая страница по-прежнему начиналась с грозного "обрыва": "...зит неминуемая гибель!.."

На обороте обложки стояло московское магазинное клеймо:

"Ильинка, 22". Всего досаднее, пожалуй, было как раз вот это:

ведь он же ни разу в жизни не шел по Ильинке, не видел, какие там есть магазины... А вот...

Он хотел было позвать Светку, чтобы она включила ему лампу на тумбочке, но как раз в этот миг Светочка неслышно и робко вошла в спальню сама. Совершенно необычное выражение - ужас, недоверие, соболезнование, жалость, любопытство и восхищение были написаны на ее премиленькой и чуть-чуть вульгарной мордочке. "Мечта моряка", - посмеивался над ней Юрка Стрижевский, нахал!

Не успел Андрей Андреевич произнести и полслова, как она бросилась к нему, прижалась к отцовской груди, заливаясь слезами, задыхаясь, бормоча что-то...

– Светочка, деточка... Что с тобой, дружок мой?

Она оторвала от его ночной рубашки свой в одно мгновение распухший от слез легкомысленный нос.

– Мне очень... мне его... очень жалко...

– Кого - его, маленькая? Кого тебе жалко-то?

– "Тук-кхаи" маленького... Братца! Мне его так жалко: ведь Он же теперь наполовину сирота, правда? И потом... Папа, миленький! Я же никому не скажу, даже маме... Папочка! Расскажи мне псе, не бойся... Все, все... Про нее... И как ты был принцем!!!

Главбух "Ленэмальера" Коноплев не отнял руки от рыжеватых волос дочери. Продолжая поглаживать ее голову, он через нее смотрел на дверь столовой.

– Ф-ф-фу!
– вздохнул он наконец.
– Что ты скажешь? Действительно: "...зит неминуемая гибель!.." Так, значит, ты понимаешь, чему мать поверила? А я клянусь тебе - нет! Тогда уж лучше сначала ты мне расскажи:

что же вы узнали? Ведь я даже не успел тогда прочитать дневника этого... Как вы могли поверить, что я... Расскажи мне, а потом уж я тебе... Да, да... Все, чего тебе захочется...

ГЛАВА V

УЛИЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

"Среди уличных происшествий первое место занимают НАЕЗДЫ.,,"

Памятка ОРУД

Бедуин ЗАБЫЛ НАЕЗДЫ Для цветных шатров...

М. Ю. Лермонтов

Разговор между Бедуином и его дочерью затянулся в тот вечер надолго. Когда он закончился, А. А. Коноплев запросил у Светочки пощады: он больше не мог.

Нет, ничего подобного - уход ("исход!") Марии Бенедиктовны не беспокоил его, разве что огорчал. Он знал жену: не первый раз, не последний! Смешно: обоим скоро по пятьдесят, оба друг друга любят... Да, может быть, это и не то, что, скажем, Светке представляется любовью, но нечто более сильное" чем такая вот "любовь"... Маруся не то что не уйдет от него, окажись он хоть капитаном Немо; она и его от себя не отпустит...

Нет, просто он должен был как-то одуматься, что-то "сделать с собой"., приспособиться к совершенно новому самопониманию...

Вдруг оказалось, что разговор с дочерью переворачивает в его жизни, пожалуй, куда больше, чем все эти дневники и яблоки с древа познания... Дело в том, что вычитанное из дневника было и оставалось чем-то лежащим в темной области возможного. То же, что рассказала ему Светочка, было не только достоверным, но просто несомненным. Было сцеплением фактов. И не его. Бедуина, в этом вина, но он-то - действительно!
– "забыл наезд", для своего "шатра No 8" в Красном переулке, бывшем Замятином...