Корнилов развеселился, встал во весь рост и крикнул в темноту - туда, где высились стеной черные борта кораблей:

– Эй, на "Владимире"!..

Несколькими минутами позже адмиралы сидят в маленькой каюте командира и слушают его рапорт.

– Я полагаю, оставшиеся корабли, не обращенные в батареи, должны бездействовать, - излагает молодой Бутаков свой план действий.
– Паровым судам меньше всего пристало отказываться от атак, которые могут нарушить строй и огневое расположение союзников. Кроме того, - Бутаков выжидательно смотрит на Павла Степановича, - смею думать, что "Владимир" коли и не вернется, то потопит флагманский корабль врага. Разрешите готовиться, ваше превосходительство! Не "Владимиру" ли первому выпадет напомнить, что Черноморский флот жив?

– Не теперь,- спокойно останавливает его Нахимов.- Теперь разрешаю другое...

– Слушаю, Павел Степанович.

– Потопить корабль, пусть то не будет флагманский, но не иначе, как возвратившись невредимым. И только так! Способны ли вы к этому?

Бутаков молчит, сказать о том, что не всегда человек волен в своей жизни и во многом зависит от случая,- значит вызвать недовольство Нахимова. "Какие там случаи, - скажет ему адмирал, - моряк-математик, вы же, кажется, "лихач".

Нахимов смотрит ему в лицо и угадывает его мысли.

– Ныне герои - люди большого расчета, впрочем же, герои все!
– говорит ом.

Бутаков склоняет голову. Скуластое широкое лицо, освещенное тонким язычком свечи, кажется бронзовым, под темными пятнами загара исчезает синева бессонницы. Многие позавидуют ему сегодня, узнав о данном ему Нахимовым разрешении...

Адмиралы покидают корабли.

В эту ночь вдвоем они едут верхами к светлейшему князю Меншикову. Уже прошло несколько дней, как оставил князь Севастополь и перебрался из своего дворца на Бельбек. Шатер Меншикова, весь закрытый коврами, высится на зеленом холме. Казачья сотня - конвой светлейшего-расположилась рядом в леске, охраняя ставку главнокомандующего. Отсюда видно старое греческое кладбище, - гранитные белые плиты с латинскими надписями лежат вповалку, похожие на торосы в полярных морях. Пустынно. Гористая крымская земля, иссушенная солнцем и исчерченная каменистыми тропами, простирается за линией холмов.

Князь живет в положении мудреца, избравшего себе уделом уединение. Рослый адъютант, с энергичным обветренным лицом принимает поводья у адмиралов и, отдавая честь, говорит:

– Его светлость дремлет, но я могу разбудить...

В слово "дремлет" он вкладывает только им двоим понятный смысл и озорно улыбается одними глазами. Рассказывая о происшедших за неделю событиях, офицеры не раз перешептывались: "Пока князь дремал, противник ночью вышел из Варны".

"Экий вольнодумец адъютантом у светлейшего",-думает Нахимов, глядя на открытое, юношески свежее, беззаботное лицо лейтенанта, в беззаботности которого нетрудно угадать молодцеватость. И, расположившись к нему, спрашивает:

– Полки не подходят из России, не слышали?..

– Их высочества, великие князья, прибыли вчера,- непроницаемо четко, тоном доклада отвечает адъютант.

– Князья! А полки, я спрашиваю, подкрепление?.

– Нужда придет - Дунайская армия вся будет здесь, ваше превосходительство, - говорит адъютант, и ответ его означает: чего раньше времени беспокоитесь, князь знает, когда вызвать сюда войска Горчакова...

Нахимов начинает разубеждаться в вольномыслии адъютанта и, скучая, переводит взгляд на Корнилова. Но Корнилов, ближе знакомый с адъютантом, вдруг резко вмешивается в разговор

– Скажите, Стеценко, тех, кто пришел сюда из ополченцев, князь куда приказал зачислить - в армию или к нам, защищать Севастополь?

– Много их, - потеплевшим голосом отвечает адъютант, - разночинцев. Не хотите ли пройти к ним, пока встанет командующий? Там они, за холмом, в деревеньке...

И срывающимся от волнения голосом вдруг говорит Нахимову:

– Они все держали путь в Севастополь, Павел Степанович. Иные из деревень, откуда ваши матросы, родственники, иные,-трудно поверить, - с Балкан, с земель Порты. Карантин ныне отменен, но случилось так, что командующий хотел сам "ходоков" из России хлебом и солью встретить, да вот некогда ему... Третьи сутки ждут встречи с князем!.. И добавляет:

– Кому не охота в Севастополь, ваше превосходительство? Если бы вы упросили князя оставить меня при себе в Севастополе.

– Разве не жаль вам покинуть главнокомандующего?- строго осведомился Нахимов.

– Жаль! И себя жаль, и светлейшего... Но себя больше!
– вырывается у Стеценко.
– Его сиятельству и отсюда все видно, ему книги и донесения суть дела заменят, а я не учен, ваше превосходительство, довольствоваться донесением, я по делу, а не книгам скучаю...

– Вот и сказали бы ему это!
– предложил Корнилов.- Сами бы и попросились в город, на бастион...

– Просился.

– Ну и что же?

– Князь говорит: "Мои адъютанты - мои уши, мои уста, мои глаза, одни льстивые, боязливые в докладе, другие - с задором, с правдолюбием, -такие у тебя. Ты мне нужен"! Для равновесия, стало быть, - лейтенант усмехнулся.-Светлейший все знает, да только мало, видно, еще знать...

– Все знает!
– в один голос повторяют адмиралы.- Еще бы! Стеценко, обращается к нему Корнилов, -проводи к разночинцам.

В лесу разбит бивуак, горят костры и группами сидят у костров пришельцы, в странной для этих мест одежде, похожие на егерей, на охотников. У некоторых на фуражках поблескивают георгиевские крестики, а к поясу прилажен небольшой топор в матерчатом мешочке. Знать, повоевали немало, ходили па турка, а может быть, еще и на Бонапарта.