После этой ночи Ефим стал рабом черноокой красавицы. А она не преминула этим воспользоваться. Когда пришел он к ней следующей ночью, отстранила казака она холодно и начала разговор:

– А скажи мне, Ефим, как же жена твоя терпит ночные твои отлучки?

Он отвечал ей со смешком, пытаясь снова обнять ее:

– Да она зелье сонное пьет, оттого и не знает вовсе, что ухожу я ночами. Крепок сон Степанидин, годы ее немалы, и болезненна она стала, потому и зелье стала принимать.

Любава снова отмахнулась от Ефимовых объятий, как от докучливой мухи, и продолжила:

– А ты, стало быть, и рад: супруга спит, а сам к полюбовнице шастаешь, плоть свою тешишь! Эко ловко устроился!

– Да что ж тебе не по нраву, Любавушка? – спросил недоумевающий казак.

– То и не по нраву, что я тебе лишь ночью нужна!

– Господь с тобой, звездочка моя! Да я бы с радостью никогда б от тебя не уходил, да ведь жена у меня!

– Ах, ты о жене вспомнил! Вот и ступай к ней!

И более ни слова не говоря, она вытолкала Ефима за дверь. Как не стучался казак, не открыла ему Любава.

На следующую ночь приняла она измученного мужика как ни в чем не бывало, и даже позволила ему делать с собой все, что ему хотелось. От удивления безмерного и нежданно свалившегося на него счастья чуть не рехнулся Ефим. Он покрыл поцелуями все ее тело, ласкал свою ненаглядную Любавушку, шептал на ухо ей все слова нежные, какие только знал. А когда вошел в ее трепещущую плоть, то снова унесла его волна блаженства в глубокий омут наслаждения, где тонул он и все никак не мог достичь дна.

Когда ж пришел он в себя после утоления страсти, то счастливый его взгляд напоролся на колючие и злые глаза Любавы.

– Что с тобой, любовь моя? – спросил обескураженный Ефим.

Красавица ответила ледяным голосом:

– Теперь я вижу, как ты меня любишь. Ты плоть свою натешил и счастлив. А думал ли ты, что блудницей меня сделал, имя мое доброе порушил?

Испуганный гневом Любавы, казак торопливо заговорил:

– Я люблю тебя, больше жизни люблю! Говори, единственная моя, все, что ни скажешь, для тебя сделаю! Только не серчай на меня, Любавушка!

– А коли так, то женись на мне, покрой мой грех венцом!

Ефим оторопело смотрел на девицу: ему вспомнилось, что почти точно такими же словами уговаривал он повенчаться с ним купчиху. Но Любава ждала ответа, и ему пришлось заговорить:

– Да как же я женюсь на тебе, ненаглядная моя, при живой-то жене?

– То-то и оно, что при живой. А ты изведи ее, – спокойно предложила красавица.

И Ефим от того, как равнодушно она это сказала, похолодел от ужаса.

– Что ты говоришь, Любавушка! Ладно б, сама померла. Побойся Бога!

– О Боге вспомнил! – страшным тихим голосом, похожим на змеиное шипение, сказала девушка. – Тогда уходи, лучше бы я тебя никогда не видела!

Казак не помнил, как оделся и оказался на улице. Добравшись домой, он попытался найти успокоение в молитве, но и раньше ему это плохо помогало, а теперь и вовсе казалось, что смотрят на него иконы злыми Любавиными глазами. Так промучился он до утра, шастая по дому, словно тень. Утром же, когда проснулся маленький Проша, Ефим попробовал играть с сыном, чтобы забыть о гневной красавице, да только не было ему покоя. Уж и сыночек, кровиночка родная, не мог избавить казака от дум про проклятую девку.

Седмицу он мучился, ходил к дому Любавы, но она его не пускала, как он ее ни умолял. В своем же дому Ефим не мог смотреть на жену Степаниду, понимал, что каждый раз, глядя на нее, начинает молиться о том, чтобы послал Господь ей легкой смерти как можно скорее.

Когда ж мучения казака сделались нестерпимыми, пришел он к Любаве, постучал в окошко, и на ее вопрос, зачем пришел опять, сказал:

– Отвори, прошу тебя! Я все сделаю, что ты мне скажешь, только не гони меня больше!

Девица отворила Ефиму дверь, и он бросился к ее ногам, обнял их и принялся с неистовым жаром целовать, говоря при этом:

– Любавушка, единственная моя! Я все для тебя сделаю, все, только не гони меня, позволь мне быть с тобой, позволь видеть тебя! Нет мне без тебя жизни. Приказывай – все исполню!

Любава смотрела на унижения казака с холодной радостью. Когда ж затих он, скорчившись у ее ног, красавица брезгливо высвободилась из его рук, подняла его с колен и сказала:

– Вот и ладненько, давно бы так. Дам я тебе зелье одно, ты его своей купчихе вместо сонного подсунь, все и устроится.

Увидев, что Ефим колеблется, Любава нахмурила бровь: