Гордей Васильевич, Илларион Венедиктович и робот Дорогуша давно уже пребывали в глубокой задумчивости.

— Когда же это случилось? — вдруг резко и так громко спросил Гордей Васильевич, что у Дорогуши испуганно мигнули глаза-лампочки. — Когда именно, в какой несчастный момент очаровательный малыш начал превращаться, причем безостановочно, в будущего шефчика — организатора банды из малолетних преступников-обормотиков?

— Прошу извинения, — сказал Дорогуша, — позвольте напомнить, что рабочий день окончен. Желаю приятного отдыха. До свиданья.

— Спасибо, Дорогуша, — машинально поблагодарил Гордей Васильевич. — Баловали его, конечно, страшно, немыслимо баловали, антигуманно. В том числе, конечно, и я. И что мне сейчас прикажешь делать? Какие применять меры?

— Прошу извинения, — сказал Дорогуша, — позвольте напомнить, что рабочий день…

— Дорогуша, отключи батареи питания и включи их через двенадцать часов.

— Вас понял.

— Пример послушания! — восхитился Илларион Венедиктович.

— Робот! — насмешливо ответил Гордей Васильевич. — Из него тоже можно бандита сделать, кстати… Главное, с родителями толковать бесполезно. Они в своем обормоте души не чают, млеют от умиления, стоит ему вытворить любую глупость. И сам-то я всего этого до последнего времени почти не замечал. Отрастил он себе редкой красоты шевелюру и решил, что голова дана человеку именно для этого… Нет, нет, ты мне объясни, Иллариоша, откуда он всей этой дряни набрался? Когда успел? Шеф! Организатор банды!

— Пораньше надо было «Чадомер» изобретать.

— «Чадомер» только укажет опасность, а как её ликвидировать, будут решать сами воспитатели. Я вот сейчас, честное слово, убежден, что настоящая, по всем правилам, порка прочистила бы моему внуку мозги, если, конечно, они у него имеются в достаточном количестве.

— На это я тебе вот что отвечу, — насмешливо произнес Илларион Венедиктович. — Выпороть внука по всем правилам тебе не удастся, потому что ты этих правил никогда толком и не знал. А посему необходимым опытом для проведения данной процедуры ты не обладаешь… Беда нас, стариков, — уже серьёзно продолжал он, — а может, и счастье, в том-то и заключается, что мы о себе самих почти не думаем. Всё о них, о них, о потомчиках! Они и привыкли. Вот тебе сейчас только бы радоваться и радоваться. Чудо какое изобрел! А у тебя на душе…

— Работы ещё невпроворот, Иллариоша.

— Не прибедняйся, Гордеюшка. Главное-то уже сделано. И я ведь тебя оч-чень понимаю. Убежден, что заботы твои мне ближе, чем даже твоим ближайшим сотрудникам.

— Мои сотрудники, — с обидой произнес Гордей Васильевич, — преданные науке люди и…

— И я так считаю, — осторожно перебил Илларион Венедиктович. — Просто мне хотелось, чтобы ты не только умом, но и сердцем почувствовал, что мы с тобой большие единомышленники, чем может показаться на первый взгляд. Задумал я оч-чень необычнейшее мероприятие. Решил я посвятить остаток жизни детям, понимаешь, детям в принципе, а не только своим личным потомчикам, — тихо, словно Дорогуша мог подслушать, доверительно рассказывал Илларион Венедиктович. — Только ты отнесись к моим словам со всей серьёзностью, по-научному строго. Задумал я, повторяю, нечто оч-чень необычайное, но, на мой взгляд, и перспективное. И назвал я это мероприятие биолого-психолого-педагогическим экспериментом. Представляешь, среди этих, к примеру, бандитиков-обормотиков появляюсь я… мне лет десять, прозвище Лапа, как в далеком детстве… а в остальном я преждий, то есть генерал-лейтенант в отставке. И начинаю я действовать… Гордеюшка, я с удовлетворением и даже гордостью отмечаю, что ты даже не усмехнулся ни разу.

— Над больными не смеются, — сочувственно объяснил Гордей Васильевич.

Илларион Венедиктович до того растерялся, обиделся и тут же возмутился, что с вызовом начал:

— А ты полагаешь…

— Да! Если ты хочешь, чтобы я отнесся к твоей затее со всей серьёзностью, по-научному строго… Пожалуйста! Завтра же я покажу тебя психиатрам! Нет, ты не сердись, Иллариоша…

— Я просил тебя подумать, а ты сразу…

— Но ведь науке неизвестно…

— А «Чадомер» до того, как ты его изобрел, был известен науке? — уже запальчиво воскликнул Илларион Венедиктович. — Когда ты впервые высказал идею о таком приборе, все ли в неё поверили? Не советовали тебе обратиться к психиатрам?

— Но «Чадомер» — прибор! А как ты станешь десятилетним? Что с тобой потом будет?

Илларион Венедиктович опечалился, ответил неохотно, вяло:

— Это совершенно другой вопрос. А мне необходимо получить не только твоё принципиальное согласие на возможность редчайшего биолого-психолого-педагогического эксперимента, но и твою моральную, дружескую поддержку. Неужели ты не сможешь поверить в целесообразность моей идеи? Если ты сомневаешься в ней как ученый, то почему она не привлекает тебя как деда, наконец?

— Дед-то из меня получился никудышный, — устало и уныло проговорил Гордей Васильевич, и только тут Илларион Венедиктович понял: да ведь его друг просто-напросто зверски устал!!! Пережить за день два потрясения, да тут ещё он, вместо того, чтобы утешить друга или хотя бы отвлечь, пристал к нему со своей фантастикой!

— Чисто по-дедовски, — уже совсем устало и в самой высшей степени уныло продолжал Гордей Васильевич, — я мыслю примерно следующим образом. Жизни своей не пожалел бы, как мы не жалели её с тобой на войне, чтобы любой негодяйчик или негодяечка выросли хорошими людьми. Я ведь начинал свою медицинскую деятельность, если ты помнишь, детским врачом. ещё тогда, видимо, во мне подспудно мелькала идея будущего «Чадомера», вернее, мысли о его необходимости. Ведь со временем я его усовершенствую, сделаю универсальным: он будет предсказывать и возможные болезни, которые грозят пациентику или пациенточке… И бросил-то я замечательную благороднейшую работу педиатра только потому, что нервы не выдержали. Представляешь, умирает у тебя на глазах этакая крохотулечка и ещё сказать не умеет, где и что у неё болит… Эх, дети, дети… Значит, ты, Иллариоша, вознамерился из своего стариковского возраста сразу каким-то, пока никому не известным способом перейти в детский? — Гордей Васильевич неожиданно чуть-чуть улыбнулся н даже несколько оживился. — И всем своим жизненным опытом, умом постараешься воздействовать на сверстников?

— Примерно так, — совершенно серьёзно отозвался Илларион Венедиктович.

— И ты с кем-нибудь советовался по поводу этого опасного своими последствиями эксперимента?

— Нет, по-настоящему только вот сейчас с тобой. А почему опасного своими последствиями? Опасного для кого?

— Если твой биолого-психолого-педагогический эксперимент удастся… — жёстко произнес Гордей Васильевич и долго молчал, словно боялся или не хотел закончить мысль. — Неужели тебе, военному специалисту, и в голову не приходило, что возможность превращения взрослых в детей может стать новым видом оружия?