— Пусти, Леша, не надо.

Из кухни вышла Рита.

— Слушай, где у тебя майонез? Нет? Ну вот, без майонеза какой, к черту, салат… Сейчас домой сбегаю.

— Курица, — сказал Алексей. — Помешалась на своих салатах.

— Перестань! — Нина отодвинулась от него. — Не смей о ней говорить гадости.

— Я лучше пойду, Нинок. Ты и впрямь не в себе.

Он ушел в комнату. Нина зябко поежилась. Что-то она не додумала? Ах, да… Как теперь жить? Разве действительно может быть все равно с кем? Но ведь Алексей — не чужой, мы с детства…

Ох, не надо, Нина, не надо. Ты как муха в паутине: чем больше ерепенишься, тем глубже увязаешь. Привыкнешь, как миленькая. «Выйдете замуж, хлопот будет — успевай поворачиваться. И все станет на место…»

А в комнате шел умный разговор. И, как всегда, умнее всех говорил Алексей:

— …Это неверная, вредная концепция. Мы знаем, что мир наш сегодня рационален, и мы должны быть деловыми людьми, я подчеркиваю — деловыми, иначе будет банкротство. Экономическое и, если хотите, моральное.

Я понимаю — романтика, Дон-Кихоты, мушкетеры и все такое прочее — это очень хорошо, это доброе и светлое детство человечества, и тогда, в детстве, можно было себе это позволить. А сейчас нельзя позволять варварски использовать время, варварски в первую очередь использовать человека.

Ко мне сегодня в министерство парень один приходил, ох какой был героический мужик, прямо носом пахал, только бы куда потрудней да подальше. А время подошло — и хватит. Просится обратно. И я его понимаю, потому что он талантливый геолог, потенциальный ученый. Так как же мы можем использовать его по мелочам? И он тоже понял, что нельзя… Вот говорят — ушел на теплое местечко. На редкость мещанские суждения! Да на этом теплом месте я, например, больше себе крови порчу, чем в поле, но и пользы больше приношу. Вот с этих-то позиций мы и должны рассматривать место человека в обществе. А не с позиций вульгарной романтики!..

«Все верно, — подумала Нина, — только скучно очень».

Когда разговаривать надоело, перешли в гостиную. Верхний свет потушили, ужинали по-европейски, без стола — закуски на подоконнике, вино в корзине. Включили магнитофон. Усталый тенор пел лениво, вполголоса, и Нине показалось, что он просто задремал в розовом полумраке.

— Годы тают, как льдинки в ладонях, — сонно сказал кто-то. — Ох-ох! Грехи наши тяжкие.

Рита вздохнула.

Алексей и два его приятеля читали какие-то стихи, потом один из них рассердился и стал громким шепотом кричать, что это вульгаризация, и все они снова заговорили непонятно.

Нина пошла на кухню выключить чайник.

Вот и все… Была девчонка и сплыла. А Павел?.. Что он сейчас? Как он забавно хвастался сегодня, что умеет жарить шашлык. Как ему не хотелось домой!.. Он испугался, хотя еще ничего не понял. А она поняла. Она знала, что все свои тридцать лет он ехал на этой машине сюда, к ней. Приехал и не догадался. Или догадался немного? Догадался, наверное, потому что был таким откровенно храбрым. И уехал. Совсем уехал. От нее…

А завтра… Нина поняла, что будет сейчас реветь. Громко, навзрыд, в голос, как ревут бабы на похоронах. Будет реветь за все, за свою неудавшуюся жизнь, за сегодняшний день, от которого она уже никогда не отделается, будет реветь от ужаса и страха…

За окном послышался звук автомобильной сирены. Нина, едва не выронив чайник, как была с тряпкой в руке, выскочила за калитку.

А за калиткой был обыкновенный вечер.

Она вернулась на веранду, постояла немного в углу, там, где тикали старые медные часы отца, потом накинула кофту и вышла. Сирень обрызгала ее росой. Калитка долго не открывалась. Под фонарем стояли два больших соседских пса, вышли подышать перед сном.

— Годы тают, как льдинки в ладонях, — сказала она. — Слышите, четвероногие? Это Павел Петрович переезжает сейчас шлагбаум у магазина, торопится, едет ко мне и боится, что поздно. Нет, еще не поздно. И не торопись, я сама дойду до шлагбаума…

Она не дошла до шлагбаума, потому что сразу же, выйдя из переулка, увидела в конце улицы машину. Фары беспомощно тыкались в сторону, отыскивая нужный поворот.

Нина вскинула руку прямо у капота. Открыла дверцу. Павел был все в той же рубахе.

— Мог бы запомнить дорогу получше, — сказала она. — Знал ведь, что вернешься.

— Сумасшедшая! Чуть под колеса не угодила… Ты как здесь очутилась?

— Я жду тебя.

— На нас не выпустят собак?

— Тутошние собаки мои друзья.

— Куда мы поедем?

— Не знаю… Куда хочешь. У тебя много времени?

— Много.

— Тогда прямо…

Они очень долго ехали молча, потому что можно было до бесконечности нести веселый нервный вздор, но оба они понимали, что пора веселого вздора кончилась, и с каждым километром становилось все невозможней говорить что-нибудь просто для разговора.

— Ты мне скажи, когда тебе надо будет вернуться, — сказал Павел уже у самой Москвы.

— Да… Послушай, Павел, ты ведь не был дома?