...Таким образом, дорогой Г.П., вы поняли, что мой ребенок был пола мужеского, с глазками, задернутыми синими занавесочками, и довольно-таки смугленький - их там, оказывается, кварцуют.

Я была совершенно счастлива! Родила не какого-то там образцового розового херувима, а настоящего маленького человечка с цепкими ручками и ножками, загорелого, как заядлый турист, только маленького рюкзачка на детской спинке не хватает. Звездочка. Властелин. Владимир. Да, решила я, пусть он будет Владимир...

Кое-кто из нашей компании тут же добавил свою ложку дегтя: имячко-то, мол, нехорошее подпорченное. Маячило уже в нашем тяжелом историческом прошлом: один Владимир вспахал, другой засеял. Как же можно путать, возмущалась я, божий дар с яичницей, святую купель с пеньковой удавкой? Можно, возражали мне, все можно, просто первый Владимир был большой ироник, а второй - большой практик, вот и все. Купель купелью, а что тайно гарем держал и с женой брата сожительствовал, так это доподлинно известно. Да и что взять с сына человека, который доводил свою мать, между прочим первую христианку Ольгу, до белого каленья издевками над отправлением обрядов святой веры: переодевался в священные ризы и в самый ответственный момент, неожиданно их раздвигая, демонстрировал разные непристойные части своего тела, испускающие сплошь звуки неприличные?.. Да и как вообще, если вдуматься, истинная вера может быть сопряжена с истинной же властью, если не через тайные средостения греха и порока? Так он пришел на нашу землю князь мира сего: вечный отступник от веры отцов, попирающий нравственный закон предков ради никому не ведомой благодати... Владимир I посеял в сердцах людей смуту, дав им идеал рая на земле, по сути неосуществимый. Решил построить храм, где Бог якобы пребывал с людьми, так сказать, в общении и ощущении. Но саму-то землю оставил без Бога, то есть без старых богов, а значит, и без веры, ибо всякое двоеверие есть не что иное, как путь к окончательному безверию... Ну, а дальше пошло-поехало. Прямиком к социал-большевизму. Тут и Владимир II, ясно-солнышко Ульянов-Ленин постарался - и снова был обещан земле новый рай, как будто одного недостаточно. Ну, а заодно, конечно же, расплевался и с верой отцов, теперь уже своих. Рай без рая! Храм без храма! Каково?!..

– Но при чем же тут имя?
– орала я, рискуя потерять и так едва теплящееся молоко.
– На имени-то какой грех? Вова, сыночек мой, тут причем?!

Товарищи лишь загадочно улыбались и тянули свое похмельное вино, прямо из полупустых бутылок, как мой малыш из меня - свои последние, драгоценные капли. И синие занавесочки на его глазах трепетали, задергивались. Я видела, как их живой свет уходит куда-то вглубь, прячется за тонкую радужную перепонку, и зеница ока вспыхивает - маленькое граненое стеклышко, через которое весь мир вдруг может предстать в сказочных цветах, точно ящик-раек с чудесными его картинками...

Мы сами и были участниками этого райка! И это самое удивительное чувство, которое до сих пор посещает меня во сне...

"Как стадо выпускают они малюток своих и дети из прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры, и веселятся при звуках свирели.

Проводят дни свои в счастии, и мгновенно нисходят в преисподнюю." (Иов

2111-13).

...Она вдруг увидела себя р друзьями теми,кто никогда не желал принимать участие ни в общих кочевьях, ни в поднятии отечественных тяжестей, ни в создании блочных памятников. Их мир как бы примостился сбоку, в подножии огромного взрослого мира, наподобие того, как в праздничные дни Рождества в католическом храме при входе воздвигаются игрушечные декорации - знакомые, трогательно раскрашенные фигурки из дерева или прессованной бумаги. Ясли...

Миртовое деревце... Звезда... Мать с младенцем... Ослик... Где-то там, в пространстве церкви происходит действо, звучат слова молитвы, точная рука священника что-то свысока отчитывает. А здесь - просто стоят фигурки, похожие на детский сон.

Она услышала знакомый мотив - это была колыбельная:

Сон приходит на порог, Крепко-крепко спи ты, Сто путей, сто дорог Для тебя открыты...

Пели чьи-то уста, навевая крепкий, беспробудный сон-детство, сон-спасение; кто-то велел - спи, спи, спи, потому что для тебя открыты сто путей, сто дорог, спи... не просыпайся. И они спали... Та еще была компания. Каждого в свое время, конечно, чуть было не переехало, не перешибло, но слава Богу, слава Богу.

Подмучило и отпустило из сонма мучеников. Теперь они были просто человеческие дети, и, как настоящие люди, играли в субботники, в выборы в местные советы и в электрификацию, но только посреди любого проводимого мероприятия могла вдруг явиться, скажем, фигура абсолютно голого человека - никого это в принципе не удивляло, даже наоборот радовало, как радует, когда во сне отрезанная голова поет "Интернационал" или же ты всю ночь напролет в пионерском галстуке ловишь на хуторе бабочек. Сон есть сон. Там нет ни вины, ни греха, ни похмелья. Сон - соблазн, может быть, но не грех. Им и в реальной жизни всегда не хватало греха!

Они были просто больны этим, без надежды на выздоровление: греходефицит! Но им так хотелось жить, жить, жить, полной и ценной -полноценной - жизнью в условиях прогрессирующего хаоса и отсутствия одноразовых шприцов! Как маленькие скверные деточки, слушая музыку, закупориваются огромными черными блюдцами наушников, они отъединились от мира своим сном, вдыхали его как наркотик, как пушистый и губительный снег - и воспаряли до видений невероятных, проделывая потом необходимую траекторию падения в обратном направлении. Многие так и остались лежать под сверкающим белым покровом этого сна:

Так что же они, так ничегошеньки и не совершили, господа? Надожеделоделать! Была ли у них налицо какая-либо результативность, эфективность и надежда на будущее спасение? Говорю пристрастно и спокойно, потому что я - не Вы, дорогой Г.П., а всего лишь только я, автор этого бессмысленно тянущегося письма: нет.

Ничегошеньки не совершили. Нет. Не было надежды на будущее спасение. Однако чем-то они все-таки были любезны окружающему пространству? Пожалуй, были.

Жили-были. Он и она. И родилось у них чадо: Вова.