– Да что ты мне про чайники плетешь?

– Я не про чайники, а про Курганова. Он как узнал, что задумал Циолковский, так сейчас же ему письмо заказное послал: тоже лететь хочет.

– Из пушки, - опять показал свои знания Степка Лягушкин.

– Не из пушки, а в ракете, - поправил я.
– Вроде тех, что по праздникам в городском саду запускают. А если не возьмете, написал Курганов, я и сам улечу: надоело мне жить в России с околоточными надзирателями.

Лицо у Артема Павловича опять стало скучное.

– Чепуха это, братец. Ни один учитель на Луну не полетит. Так, разве какой-нибудь коллежский регистратор, воробей желторотый, мальчишка, который еще не успел себе домик купить.
– Артем Павлович, зевнул и приказал: - Прекратить посторонние разговоры. Решай задачу.

– Сейчас, Артем Павлович. Я только хотел сказать, что хорошо б и нам такие задачи решать - про ракеты. А то скучно.

– Ага!
– поддержал меня Степка.
– Вот, например, с Земли на Луну вылетает ракета. А в тот момент с Луны на Землю запускают другую. Спрашивается: где они столкнутся и вдребезги расколошматятся? С Луны ракета летит, конечно, быстрей, потому что сверху вниз, а с Земли медленней, потому что снизу вверх...

– Молчать, дурак!
– вдруг гаркнул Артем Павлович.
– А ты что лясы точишь?
– набросился он на меня.
– Разнуздались, канальи! Решай задачу!

Я вздохнул и начал излагать условие: "Купец Никитин продал чиновнику Петрову 2 аршина и 6 вершков сукна синего, а купец Пахомов продал чиновнику Иванову 3 аршина и 5 вершков сукна зеленого..."

Задача была трудная. Но я все объяснил и все правильно написал на доске. Артем Павлович что-то буркнул и уткнулся в журнал. Так он просидел минут пять, потом встрепенулся и поставил мне отметку.

– Гм... Да... Одиннадцать... Можно б и двенадцать, да ростом не вытянул...
– пробормотал он.

О такой отметке мы никогда не слыхали. Ребята обалдело смотрели на учителя.

Прозвенел звонок. Артем Павлович с трудом встал и пошел из класса. Но, не дойдя до двери, сильно пошатнулся.

Оставался последний урок - закон божий. Как всегда, батюшка запаздывал. Опять у нас гвалт. Дежурный кричит: "Запишу-у!" Это такое распоряжение инспектора: если учителя в классе нет, то дежурный должен брать на заметку каждого, кто балуется. Но сегодня записывать больше некого: записан уже весь класс.

За окном послышался цокот лошадиных подков о булыжник мостовой и дребезжание извозчичьей пролетки.

Мы бросились к окнам. "Едет!.. Едет!.. Едет!.." Цокот и дребезжание оборвались у парадной двери. Из пролетки вылез батюшка, поднял полу рясы и вытащил из кармана штанов кожаное портмоне. "Сейчас начнет торговаться", - захихикали ребята и распахнули рамы окон. Батюшка долго копался в портмоне, потом вынул монету и со вздохом подал извозчику.

– Что это?
– нацелился с козел извозчик на монету одним глазом.
– Никак, пятак?

– Пятачок, друг, пятачок, - закивал батюшка.

– Что ж это за цена такая?

– А сколько ж тебе, друг?

– Да вы хоть по таксе заплатите, я уж на чай не прошу. Двугривенный с вас.

– Что ты, что ты!
– замахал батюшка на извозчика руками.
– С отца-то духовного? Нехорошо, ой, как нехорошо!..

– Да ведь овес-то, знаете, почем ноне? Кусается.

– Не знаю и знать не хочу! Я овса не ем.

– Это, конечно, а лошади как без овса? Без овса животная и ноги задерет.

– Вот пристал! Ну, на тебе еще две копейки - и езжай.

– Да на что мне ваши две копейки! Две копейки - это калеке на паперти, а нам с животиной заплатите за наш труд что следует.

– Ну и труд! Сидишь на козлах да кнутиком помахиваешь. На вот еще копеечку.

– А вы сядьте сами, да и помахайте: посмотрим, как она у вас поскачет не жрамши. Не жрамши ей недолго и копыта на сторону откинуть.

Дойдя до десяти копеек, батюшка бросает медяки на сиденье пролетки и скрывается в парадной двери.

– Эх, - почесал возница под шапкой, - знал бы, ни за что не повез!
– Он зачмокал на лошадь, та лениво задвигала кривыми ногами.

И вот батюшка в классе. Он ходит от двери к окну, от окна к двери и роговым гребешком расчесывает свои редкие прямые волосы.

Снимет двумя пальцами с гребешка рыжий пук, сбросит его на пол и опять расчесывает. И, пока ходит по классу, ругает Толстого:

– Еретик! Ханжа! Укоряет духовных лиц в сребролюбии, в корысти, а сам сидит в роскошном имении. Против святой церкви пошел, бога живого отрицает. Вероотступник! Гореть ему в геенне огненной!