Шрифт:
– Всё равно не отдам! Всё равно!
– захныкала Натка.
– Плакса-вакса-гуталин! На носу горячий блин!
– передразнил я сестрёнку, как и всегда, когда воспитывал её.
– А ты... А ты!..
Но и мне и Натке вдруг надоело ссориться. Мы вместе засели за рисование. Ладно, пусть у неё будет птичка, зато я нарисую картину - зимний лес.
Через пять минут Натка спросила у меня:
– Ты скоро закончишь?
И так потом повторялось без конца: "Ты скоро... Ты скоро..."
Краем глаза я видел, что сама она стирала что-то резинкой, потом рисовала опять кисточкой, потом снова стирала и опять принималась рисовать.
Натка раскраснелась так, что казалось, будто она и щёки раскрасила акварельными красками. И вспотела вся - так старалась.
А у меня...
Я тоже старался. Но мой зимний лес получился таким зелёным и пёстрым, каким он не бывает даже летом. Я взял другой лист бумаги и нарисовал на нём одну-единственную ёлку. Подумаешь!.. Вот ёлка, а рядом нарисую пень, засыпанный снегом. Пень у меня вроде получился. Мне понравилось! Я нарисовал ещё один пень и тоже присыпал снегом. А вокруг - ещё и ещё... Я увлёкся и не заметил, как вышел у меня не зимний, а вырубленный лес...
– Ты скоро нарисуешь?
– снова спросила у меня сестрёнка, размахивая своим рисунком над головой, как флагом.
– А у меня уже сушится!..
– Скоро, - ответил я, хотя, по правде сказать, не знал, что мне делать со своими пнями дальше.
– У меня ноги не получаются...
– пожаловалась Натка.
– Может, ты мне нарисуешь ноги, Вовочка?
Ага, когда ей нужны ноги, так я уже и Вовочка!
– Давай сюда!
– сказал я.
Интересно всё же, что там она изобразила.
Натка подала мне свой рисунок.
– Вот видишь, всё хорошо, только ноги у меня...
– Ноги у тебя... А что это за птица?
– Голубь.
– Голубь? Какой же это голубь? Это же ворона!
– Сам ты ворона!
– накинулась на меня Натка, но тотчас спохватилась: ещё одно оскорбление - и я откажусь пририсовывать ее птице лапки.
– И вовсе не ворона! И вовсе голубь! Как у нашего дяди Коли. Серенький, - ища примирения, заговорила Натка.
– Серенький... А клюв?
Клюв у Наткиного голубя и в самом деле был великоват - длинный и толстый.
– А хвост?
И хвост скорее смахивал на вороний.
– Эх ты, художница! Давай покажу, как рисуют настоящие художники!
– И я взял у Натки кисточку.
Р-раз... Д-два-а... Р-раз... Птица встала на небольшие серые лапки. Вот сейчас она сделает несколько торопливых коротеньких шажков.
– Ой, какой красивенький! Какой красивенький!
– захлопала в ладоши Натка.
Она до того восхищалась голубем, что меня злость взяла. Нарисовала какую-то ворону, а форсу сколько! Да если б не мои лапки, то взглянуть было бы противно на её голубя...
– Подумаешь, задавака! "Вороне где-то бог послал кусочек сыру..."
Я ждал, что Натка сейчас набросится на меня, будет сердиться и даже заплачет... А она вдруг как засмеётся:
– Ой, как хорошо! Ой, как хорошо! А я не знала, как мне назвать свою картину!.. Ты мне, Вовочка, дорисуешь ёлку - ёлки у тебя вон как хорошо получаются, - сыр я уже сама нарисую!..
И Натка взялась за "сыр"... За мой "сыр": ведь это я ей его подсказал.
А сам я сидел над своим лесом и всё подрисовывал новые пни, засыпанные снегом.
"Вот тебе и зимний лес", - думал я.
Оно, конечно, лучше было бы взять новый лист бумаги и, как говорит наш учитель в школе, поменять тему...
Разделавшись быстро с "сыром", сестрёнка, довольная своей картиной, обратила наконец внимание на мою вырубленную поляну...
– Что это у тебя - одни пни?
– Глаза у неё широко распахнулись от удивления, губы вытянулись в трубочку. И вдруг, помолчав, она давай хохотать. Повалилась на диван и катается от смеха.
– Ой, помру. Ой, помру!..
– И ничего тут смешного нет, - обиделся я, закрывая свои пеньки чистым листом бумаги.
– Думаешь, твоя ворона...
– Знаешь, Вовка... Знаешь, как нужно твою картину назвать?
– сквозь смех проговорила Натка.
– Ну как?
– не ожидая от неё ничего хорошего, всё же спросил я.
Натка снова упала на диван, заливаясь смехом.
– "Плакала... плакала Саша... как лес вырубали..."
– Натка, ты - гений!
– захлопал я в ладоши.
И тут же аккуратно сделал подпись под рисунком: "Плакала Саша, как лес вырубали".