Шрифт:
— Разве такое возможно? — не поверила я. — Попробуй попади в эти самые… определенные места.
— Ах, так вы совершенно не в курсе? — самодовольно улыбнулся Урса Бенедиктович. — Ваш философ на фронте был снайпером. Он никогда не промахивался. Ему попасть в плечо или в коленку с семисот метров — раз плюнуть! Ксерокопия этого исторического объяснения хранится у меня с того самого времени, когда я впервые узнал о существовании Богдана Халея. Некоторые места запомнились наизусть. Ну, к примеру, вот это: “… количество мертвецов превысило возможное количество теней, которое я в состоянии осознанно превозмочь сердцем, поэтому вынужден прекратить убивать. Уверен, что в будущем я смогу решить проблему с этими тенями, вернув каждую из них к жизни путем лишения девственности точно такого количества разноименных мужчин, причем для этой цели мне послан будет ангел чистейшей души, который и исполнит обещанное, станет той самой заветной дверью из небытия в вечность, ибо, как сказано в Евангелии от Иоанна, X, 9: “Я есмь дверь: кто войдет мною, тот спасется”. Просто удивительно, почему эта объяснительная вообще рассматривалась как документ? Почему ему сразу не сделали электрошок и не отправили на инвалидность?
— Тогда не делали… — Я стучала зубами.
— Чего не делали?
— Тогда еще не лечили электрошоком.
— Действительно? — Урса задумывается, потом косит на меня веселым глазом.
— Чего вы радуетесь? — Мне никак не удается справиться с накатившей дрожью.
— Да так… Представьте только, вы — дверь! И кто войдет вами, тот спасется.
— А вы идиот.
— Ладно, я — идиот. Тогда вы — ангел чистейшей души, который взвалил на свои хрупкие плечи смертоубийственные грехи Богдана Халея.
Я пытаюсь успокоиться. Нельзя поддаваться этому облезлому адвокату. Сменим тему?
— Хочу писать, — заявляю я.
— Я тоже! — радостно кивает Урса. — Вот сижу и думаю, как бы потактичней…
— Можно я схожу в туалет?
— Это никак не возможно, — качает головой Урса. — Вы сбежите. Сразу же сбежите, я точно знаю. А у меня тут вот припасена бутылочка настоящего кубинского рома и конфеты. Я точно не знал, какие вы любите, я-то сам предпочитаю барбариски, — бормочет Кохан, копаясь в дорожной сумке.
— Да куда я сбегу с поезда на полном ходу?!
— Сбежите, — не верит Урса, — а мы еще столько с вами не обсудили! К примеру, действительно ли ваш старик был педофилом и отравителем жен. Вот такие, с орешком наверху любите? — он протягивает ладонь с маленьким шоколадным колоколом, обернутым в желтую фольгу.
— Доставайте ведро, — сдалась я.
— Премного, премного благодарен! — суетится Урса. — Обратите внимание: пакетик как раз должен быть удобен по размеру… Извините, я отвернусь, а вы тоже не смотрите — я воспользуюсь бутылкой. Это сложно, сами понимаете… тут требуется особая точность, чтобы попасть…
— То есть, — замечаю я, раскрывая пакет, — горлышко бутылки вам неудобно по размеру…
— Ох, Евфросиния Павловна, если бы вы знали… Если бы вы только знали, как же это хорошо…
Похоже, Урса Бенедиктович отличается повышенной стеснительностью. Терпел, бедненький, пока я не проявила инициативу.
— Как же это хорошо, — стонет Урса, — как же это приятно… встретить вот так случайно, в поезде, женщину своей мечты, можно даже сказать — ангела…
— Дайте воду, мне нужно помыться. Я пытаюсь закрепить застежку пакета.
Фальшивомонетчик
— Будете мыть руки? — угрожающе поинтересовалась я, когда Урса закончил наконец трепетно закручивать крышку на бутылке со своей мочой.
— Вы на меня очень злитесь? — заискивающе спрашивает он, послушно протягивая руки над ведром.
— А что, ром действительно кубинский?
— Клянусь!
— Я не злюсь. Наливайте. Я сейчас расскажу вам, как вы узнали про ожерелье работы Флеранти.
— Очень интересно.
— С какого года вы занимаетесь шпионом Халеем?
— Ну-у… — задумался Урса. — Точно не скажу, но…
— Когда вас завербовали в КГБ?
— Меня не завербовали, меня пригласили…
— Восемьдесят восьмой? Девятый?
— Восемьдесят девятый, — кивнул Урса.
— Контрразведка? — небрежно поинтересовалась я.
— Откуда вы знаете?
— Это просто. Если Халей у вас числился китайским разведчиком, то вы, соответственно, были контрразведчиком.
— Действительно, — хмыкнул Урса, — очень просто.
— А ведь после войны его дело отправили в архив, так ведь?
— Почти. Не в архив, а на лежку. Так называется — “на лежку”, в архив — это когда человека больше нет. Дело это дважды вынималось с лежки, в шестидесятых — во время войны во Вьетнаме — и в конце семидесятых — когда Китай конфликтовал с Вьетнамом по поводу приграничных островов. Богдан Халей числился консультантом по странам Юго-Восточной Азии, преподавал философию, приглашался переводчиком на некоторые важные переговоры, но всегда в отношении его персоны витал этакий душок сомнения. Какое участие он принимал в решении вопросов военной помощи Вьетнаму, я точно не скажу. В шестьдесят четвертом году у него родилась дочь, ее назвали Лу-Синь. Что тут еще можно добавить… Но вот в семидесятых его имя опять всплыло. В СССР прибыл в составе международной группы Су-Инь Кон, он встречался с Халеем дважды, оба раза в условиях строжайшей конспирации. Если оценивать результаты этих встреч поверхностно, я бы сказал, что они оба остались при своем: Халей, вероятно, был слишком привержен личностным ощущениям и воспоминаниям, и Вьетнам ему оказался ближе.