— А кислота?! — в отчаянии интересуется Петя.

— Восстанавливать — это не значит только наращивать. Иногда приходится кое-что снять до костей. Отпилить лишнее, — добавляю я не совсем уверенно и съеживаюсь.

— Вы, похоже, не очень любите свою работу, — качает головой Поспелов.

— А чего бы тогда я решила топиться с чемоданчиком? Любовь здесь ни при чем, речь может идти только об уважении. Я эту профессию уважаю.

— Постойте, а косметика, искусственные ногти, тампаксы?! — не может смириться Петя.

— Извините, это личное. — Я поднимаю вверх ладони и шевелю пальцами, на которых не хватает четырех накладных ногтей. Тут же я представила, как они плавают яркими рыбками у коряги с трупом — потерявшиеся в Оке чешуйки моей неудавшейся смерти, блестки в стиле раннего постмодернизма…

— А почему нет ни одного отпечатка внутри чемодана? — Следователь почти сдался, так, для верности ищет, за что бы зацепиться.

— Представьте, что человек аккуратный перед подобной работой всегда сначала наденет перчатки.

— Опишите подробно женщину, которая забрала вашу одежду и документы, — бурчит он и с силой шлепает ручку на листок белой бумаги.

Подросток Коля Сидоркин к шестнадцати годам имел рост метр девяносто два, не пропускал ни одни районные соревнования по баскетболу, но в профессионалы идти отказался — сказал, что слишком любит поесть и поваляться на диване. Сочинения он писал только на пятерки, имел отличную память и за один беглый просмотр мог запомнить до восьмидесяти процентов текста на странице. На городской олимпиаде по русскому языку получил третье место, родители затаили дыхание, но Коля объявил, что как Набоков он в жизни не напишет, а заниматься мурой неохота. Медленно плетясь к совершеннолетию (а чего торопиться — он уже достаточно подрос и проявил себя), Коля Сидоркин легко обгонял всех на стометровке в бассейне, начал было поднимать штангу, но вдруг, совершенно неожиданно для одноклассников и для родителей, очутился на сцене ночного стриптиз-бара в одних плавках.

Психолог, к которому обратились родители, просил их не проявлять заметных признаков беспокойства, спустить все на тормозах, как будто ничего не произошло, как будто это не их сын пришел нетрезвый в половине пятого утра с целой пачкой скомканных долларовых десяток и вымазанный губной помадой от подбородка до низа живота. Родители крепились изо всех сил и два дня не проявляли заметных признаков беспокойства, пока не позвонила классная руководительница сына и не спросила, почему Коля вторую неделю не ходит в школу, почему пропустил соревнования по настольному теннису и тестирование по математике.

— Потому что я нашел хорошую работу и бросил школу, — честно ответил Коля Сидоркин.

Какую работу? Такую, где ничего не надо делать, а его все любят и боготворят. И давно нашел? Давно, уже неделю работает, а чтобы не волновать родителей, он к утру осторожно пробирается домой, встает по звонку будильника, берет учебники и идет спать к другу, потому что у друга родители, как порядочные, оба уходят в половине восьмого на работу, не то что они, Сидоркины, — творческая интеллигенция, спят до обеда, а потом еще два часа пьют кофе и ругаются!

В доме прижилось новое слово — “стриптиз-шоу”. Родители постепенно привыкали к ночным отсутствиям сына, папа даже как-то раз решился и съездил в клуб, где был сметен толпой возбужденных женщин, упал, потерял очки, бумажник и всю свою отстраненную созерцательность. Мама тоже получила нервный срыв и неприятное разбирательство с дорожным инспектором, когда свалилась в истерике за рулем, обнаружив у дороги огромный щит с изображением сына.

На рекламном щите ее крошка, которому она все еще стирала нижнее белье и заправляла по ночам вывалившуюся из-под одеяла руку, стоял с обнаженным торсом, в вызывающей позе и с такой издевательской ухмылкой на лице, какую не смог затмить даже выступающий из расстегнутых джинсов пупок — внизу плаката этот пупок, этот след их неразрывной девятимесячной связи, притягивал к себе взгляд, как школьный глобус в пустыне.

Теперь к психологу пошел Коля: родители совсем сбрендили, притащили в дом щенка, чтобы Коля за ним ухаживал, и объявили, что разведутся, если увидят еще где-нибудь фотографию пупка сына. При чем здесь развод? — обалдел Коля. А при том, объяснили родители, что у них не получилось воспитать порядочного человека и вдвоем им больше делать совершенно нечего, разве что изводить друг друга взаимными обвинениями. Коля сразу же заподозрил в таком поведении (и не без основания) определенную психологическую подготовку и решил переманить специалиста по семейным проблемам на свою сторону.

Психолог обещал Коле успокоить родителей и на ближайшем же сеансе объявил им, что знает, как можно облегчить ситуацию. Он предложил родителям представить своего сына обнаженным и со стоящим членом. Психолог уверял, что многим мамам и папам эта картинка сразу же помогает осознать течение времени и физиологически отстраниться от уже взрослого мальчика, прекратив его излишне опекать.

Больше родители Коли Сидоркина психолога не посещали.

Папе неожиданно предложили съездить в Финляндию на пару месяцев — устроить фотовыставку. Мама прекратила глотать успокоительные таблетки и занялась своим гардеробом. В нездоровом лихорадочном возбуждении сборов они с утра до вечера изводили друг друга. Приступы взаимных обвинений в равнодушии к судьбе сына сменялись внезапными сексуальными припадками, сопровождающимися битьем посуды, обмазыванием друг друга медом, облизыванием, укусами и дикими воплями. В аэропорту, покачиваясь от нервного истощения и недосыпания, они пытались объяснить Коле главную тему жизни. Коля целовал им щеки, смеялся, обещал стать настоящим человеком, шутил над их пластырями и синяками, и главную тему жизни решили отложить до возвращения.