Поручик Скворцов разгладил тонкие усики.

– После боя пикантней... Понимаете, двойная проверка... А ну-ка еще раз... Смотрите,- бог любит троицу!..

И, опять повернув ладонью барабан нагана, он приложил его к виску.

– Поручик!

Но выстрела не последовало,- только сухой, короткий треск...

Уже подходили подводы.

– Песню!..- скомандовал ротный, когда подводы повернули на колонию Вальдгейм.

– Она, черт дери, красива как бес!

– Поручик Науменко увлекается!.. Господа, поздравим поручика Науменко с увлечением!.. Магарыч, поручик Науменко!.. Магарыч!..

Поручик Науменко стоял около печи и задорно улыбался. Из-за печи поднялась черная голова штабс-капитана Карнаоппулло.

– Но позвольте, господа, а вдруг она коммунистка?

– Коммунистка?.. Какая там к черту коммунистка!.. Самая обыкновенная б...! И ротный сплюнул.

Мы стояли в колонии Фриденсруэ уже второй день. И уже второй день спорили офицеры: отпустить "ее" с миром, отправить в штаб Туркулу или забрать с собою - "ведь хороша, стерва!.. А?".

А "она", Ада Борисовна,- та, вокруг и около которой кружились наши вечные споры, не выходила за двери веселого, желтого домика колонистки Шмитке, в котором поручик Ауэ наткнулся на нее в первый раз.

– ...Я сказала вам правду... Можете считать меня и коммунисткой или даже шпионкой, и, конечно, можете меня расстрелять...- говорила она собравшимся у ней офицерам, когда, заинтересованный, забежал к ней как-то вечером и я.- Я ни о чем вас просить не буду... О жизни?.. Менее всего!.. Я так устала!..- Пустив под потолок тонкое колечко голубого ленивого дыма, она прищурила черные глаза с черными же, точно надклеенными ресницами и, не опуская головы, повторила тем же спокойным и певучим голосом: - Так устала от вашей ве-ечной войны!..- К потолку поднялось новое колечко, нагнало уже расползающееся и поплыло рядом.- Я хотела пробраться в Феодосию или Севастополь... Вот и всё!.. И уехать оттуда... вот и всё!.. В Будапешт... Будапешт - моя вторая родина, господа... От России я отвыкла...

Кто-то засмеялся.

– Отвыкли?

– Не нравится, значит?

– А на сыпняк не хотите?..

– А на позиции?.. Сестрою?..

– Господа, или вы, или я!
– Она вздохнула и на минуту замолчала, осторожно кладя догорающую папиросу на подоконник.- Ну вот...- улыбнулась.Теперь вы присмирели, и я могу продолжать... хотите?.. Моя биография? Ну вот... В Будапеште я танцевала у столиков наших веселых кабаре... Да, все это было!..- Она опять улыбнулась, уже совсем по-другому - одними глазами, вдруг сразу потерявшими блеск, и продолжала уже совсем тихо и еще более нараспев: - Кафе "Кристаль"... Огни... Я и ты... А потом... Потом...-голос ее задрожал,- в Москву... в вашу страшную Москву!..- Вдруг она подняла брови.- Простите, господа, я, кажется, забылась?..- И, сохраняя обиженное лицо, опять выровняла голос:-Да!., в Москву, значит... В вашу страшную Москву!.. В Москве его расстреляли... Того, кого я любила и кто зачем-то снова увез меня в Россию... Можете, впрочем, здесь расстрелять меня!

И, вздохнув, она отвернулась к окну и положила на подоконник руки. Короткие рукава еще более оттянулись назад и почти до плеч обнажили ее руки.

Офицеры молчали, жадно поглядывая то на ее руки, то друг на друга нетерпеливо и враждебно. Каждый хотел, чтоб вышли другие, но никто из хаты не выходил.

– Никто вас расстреливать не будет,- сказал, наконец, поручик Ауэ.Завтра мы выступаем. Езжайте в ваш Будапешт, пляшите и собирайте новых любовников. Счастливо!..

– Слава богу, что завтра выступаем,- сказал он мне уже на улице.- Эта трагическая курва. Да еще на бабьем безрыбье! Кобелями забегали! А?.. В бой - так в бой; в публичный дом - так в дом публичный! Но не вместе же мешать, барбосы!..

* * *

Ночь была безлунная. По темным улицам колонии бродили одинокие солдаты. Около ворот какого-то дома два колониста раскуривали трубки. Они стояли почти вплотную и почти упираясь друг в друга лбами. Спички в руках у них задувало, и колонисты ругались.

– Ей-богу!.. Не веришь?.. Так и сказала,- продолжал рассказывать поручик Науменко, помахивая на ходу тонким прутиком ивы.- "Вы словно большой дворовый щенок,- сказала она.- У вас большие, мохнатые лапы. Когда вы ходите, лапы у вас разъезжаются..." Ей-богу!
– Поручик Науменко засмеялся.- "И неуклюжи вы,- сказала она.- И гадите на ковер. И грызете ножки дивана. И лаете на всех, так, зря, по молодости..."

– Это верно, пожалуй!

– Подожди!.. "Но таким, как вы сейчас,- сказала она,- таким вот я и люблю вас". И она целовала меня в лоб, потом в щеку, потом в губы...Поручик Науменко бросил хлыст в канаву.-...Потом в губы!.. Господи, как она целовала!..

Мы уже подходили к желтому домику вдовы Шмитке.

– Если б ты знал, как она целовала!..- еще раз повторил поручик Науменко и быстрыми шагами направился к воротам.

Минут через десять он нагнал меня снова.

– Слушай!.. Ты не видел его?
– быстро спросил он, подбегая.

– Кого?

...За-сви-ста-а-ли каза-казаченьки

В пo-ход с полу-но-о-о-чи!

пели где-то вдали солдаты.

За-пла-ка-ла моя

Ма-ру-сень-кааа...

– ...Вышли они вместе. Я видел!
– Поручик Науменко от волнения заикался.- Потом она вернулась и заперла за собой дверь... Она не пустила меня... Она сказала: "Сплю, поручик"... Но ведь это неправда! Скворцов обещал ей вернуться... Я слыхал... Послушай, он прошел здесь?.. Да? Здесь вот? Прямо?..

Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик Науменко побежал.