Казалось, он ищет в памяти.

– Дальше? Ага! Естественно, у меня вырвался вопрос: "Где вы остановились?" Ее улыбка стала еще более вызывающей, если только это было возможно. "Здесь, само собой".
– "В этой гостинице?" - "Мои чемоданы стоят в комнате по соседству с вашей".

Довольно неожиданно он рассмеялся.

– Вы помните "Пайзу"?

– "Пайзу"?

– Фильм Росселлини. О войне в Италии. О Сопротивлении.

– Помню. Но при чем здесь этот старый фильм?

Он сделал странный жест - развел руки в стороны, потом быстро сблизил их, хлопнул одной ладонью о другую и стиснул пальцы, как бы безмолвно произнося: "О ужас! Сжальтесь надо мной!"

– Припоминаете?

– Что именно?

– Этот жест? Жест маленького монашка. Самое забавное место в фильме. Когда три союзнических офицера, - католический священник, пастор и раввин, - являются на постой в монастырь капуцинов, расположенный в самом сердце Абруцких гор. Они представляются монашку, и он вдруг понимает, что третий из них еврей... Как он задохнулся, с каким ужасом и негодованием посмотрел и как стиснул руки, а потом как поспешно зашагал, путаясь в рясе, чтобы оповестить обитателей монастыря о чудовищной новости... Когда я вспоминаю эти стиснутые руки и расширенный от ужаса взгляд, я покатываюсь от хохота.

– Теперь и я вспомнила, но зачем вы мне все это рассказываете?

– Потому что именно так расхохоталась Бала, когда я не удержался от такого взгляда и такого жеста. Я подумал о ее дерзкой выходке и о скандале, который это повлечет за собой. Здесь! В той же гостинице, что и я. В соседней комнате!

– Что же вы сделали?

– Больше ничего. Просто стиснул руки. Но она, очевидно, заметила, что я побелел как полотно, потому что она встала, взяла меня за руки и потянула к себе, принуждая подняться: "Пойдемте, прогуляемся в порту. Там мы поговорим и разберемся во всем, что произошло".

– А дальше?

– Вот и все.

– То есть как это все?

– Я имею в виду, что дальше не произошло ничего существенного, и только когда ее отец...

– Погодите, погодите. Существенное или нет, мы это увидим. Итак, она заставила вас встать. Прекрасно. Очевидно, вы вышли из гостиницы. Ну же, припомните. Час был уже поздний?

– Было самое прекрасное время дня. Солнце только-только скрылось за горизонтом. Темный лес мачт вырисовывался на небе, окрашенном в тот цвет, какой бывает лишь на Востоке и больше нигде, разве что изредка в Венеции: полыхание золота, видимое как бы сквозь хрусталь...

– Довольно описаний!

– Вы сами просили меня...

– Вы правы. Извините. Это от нетерпения. Продолжайте.

– Вы сами затыкаете мне рот.

– Прошу прощения. Было прохладно?

– Нет, нет. Ветер с моря был еще теплый, он приносил с собой запах рыбы, йода и соли... (Молчание.) Бала взяла меня под руку... Она прижала мой локоть своим локтем... ее бедро касалось моего бедра... от нее тоже веяло терпким запахом соли, и мне до смерти хотелось вдохнуть этот аромат, и в то же время я этого не хотел, и сердце мое металось в счастье и муке... (Молчание.)

– Куда вы пошли?

На этот раз молчание длилось долго. Он не двигался. Только нервно скривил губы, как это бывает, когда силишься вспомнить, но что-то мешает. Мне казалось, я вижу, как он старается разглядеть в гаснущем свете дня юную пару, ее видно со спины - пара застыла, но в то же время удаляется куда?

– Куда мы пошли - кажется, да, верно, в сторону мола. Да, да, в конце мола маленький невысокий маяк... с зеленым и красным огнем, а подальше первая звезда... Бала прижимается щекой к моей щеке... и говорит: "Почему вы сбежали?"

Я хотел возразить... хотел опять сослаться на мнимое приглашение "Альянс франсез"... но она шутливо ткнула меня носком туфли в щиколотку: "Я только что из "Альянс франсез", мой мальчик. Сочинять бесполезно. А ну, говорите правду. Чего вы боитесь?" (Молчание.) Она повторила слова своего отца. Я вырвался от нее, и мы...

Долгий близорукий взгляд, маленькая морщинка между бровями - словно он пытается разглядеть время на далеких башенных часах.

– ...мы оказались лицом к лицу... Она опиралась о поручни... а мне, как сейчас помню, в спину врезался край лебедки. "Уж не воображаете ли вы, что я боюсь за себя?" - "Вот именно, не знаю, что и думать". Она озабоченно смотрела на меня, как смотрят на больного ребенка... Я сказал с раздражением: "Я хочу, чтобы вы знали одно. Бала: я не соблазнитель. И тем более не охотник за приданым!" (Молчание.) Поверьте, я говорил искренне. (Молчание.)

По ее лицу... по ее лицу... я видел, что она не знает, смеяться ей или плакать. Желание смеяться взяло верх. "Приданое! Хорошенькое теперь у меня будет приданое! А насчет того, чтобы меня соблазнить... Скажите, дорогой мой донжуан, кто кого, по-вашему, пытается соблазнить в эту минуту?" Я пожал плечами: "Я говорю о том, что подумают люди". Что-то... жесткое появилось в ее взгляде, в выражении опущенных губ: "Значит, отныне вы стали с этим считаться?" (Молчание.)