А посреди зала – белый квадрат, окаймленный черным.

И ступил на него рыцарь.

И умер.

Но ненадолго.

И вернулся в мир сей.

Была же смерть подобна подземному ходу, неуклонно сужающемуся. В конце хода – дверь. А за нею – ничто. И совсем немного уже оставалось Гуго до порога. Медленно шел рыцарь, а навстречу бежали люди – все, коих встречал он в жизни. И несли щиты с гербами. И воняли сермягами. И вели под уздцы коней.

Но словно могучая рука остановила Гуго у входа в небытие и резко, почти ударом, вернула обратно. И понял рыцарь, что, вторгшись в разум, убил и воскресил его Безликий.

– Я рад тебе, Гуго фон Вальдбург.

Голос прозвучал негромко и, вопреки приветливым словам, равнодушно. Он возник из ничего и, возникнув, заполнил собою пустоту зала. Спокойствие, отрешенность, холод великой мудрости – вот что слышалось в голосе. И ощутил себя рыцарь назойливым муравьем, что взялся докучать великану, прилегшему в тени дубравы.

Но сверх того! – вопреки канону проходил обряд. Ведь говорят сказители: войдя, умрешь; а возродившись – уходи. Ибо за мгновение небытия проникнет в сокровенные уголки души твоей Безликий. Проникнет и, познав тайное, разгадает страсть. Поймет, не спросив, а затем, дав ответ, изгонит.

Значит, не должен звучать голос. Но звучит!

– Не страшись, Гуго фон Вальдбург! Я хочу говорить с тобой.

– Но отчего со мной?

О, здесь подвох! Здесь коварство! Гуго сознавал это каждой частицей разума своего. Разве самый достойный он из избранных? Разве уступали ему астуриец, и франк, и гэл? Но ни одного из них не почтил беседой властитель Башни! Значит, глумится Безликий. Хочет запутать гостя беседой и изгнать, не излечив тоски… Но за что?

– Ты боишься обмана, Гуго? Не нужно бояться. Не умею я лгать, хотя, быть может, было бы интересно. Не для этого сотворен. Лишь отвечать могу. Но скучно отвечать на простые вопросы.

– Ты делаешь людей счастливыми. Так ли это просто?

– Счастливыми? – словно бы насмешка промелькнула в дотоле бесстрастном течении слов. – Невнятное понятие. Как вы, смертные, упорно применяете его… Но, говоря «счастье», не говорите ничего. Пустое слово.

– Пустое? Но золото! Но власть!! Но слава!!!

И совсем по-живому прозвучал ответ:

– А разве ты, Гуго фон Вальдбург, пришел за этим?

Вот так! С кем споришь, баварец?!

И что скажет муравей великану?

– Ты сумел поймать меня на слове, Владыка Башни. Да, мне хватает злата, завещанного предками. И не нужны титулы, ибо корон много, а герб Вальдбургов – один. Воистину – у каждого своя страсть и свое счастье. Но я не ведаю, что гнетет меня. Имея все, всего лишен. Потому и предстал перед тобою…

И чем ответит великан муравью?

– Хорошо сказано, Гуго, – соглашается голос. – У каждого своя страсть. Но скучно счесть страстью вожделение. Простое – просто. К чему тут я? Что толку наполнять пустоту, не наделенную дном? Подобные тебе вынуждали меня отвечать – ибо это мой долг. Но ведь их вопросы – начинались с «хочу». А я создан для решения истинных задач!

И вдруг – мука в голосе:

– Но что толку, если ответы уже не нужны никому. Нужен ли я, если это так?

И – надежда, делающая голос совсем живым:

– Ты первый, чья страсть неясна мне. Быть может, она истинна?

…Необъятна скорбь Безликого. Ушли тролли, которым служил он честно и верно. Ушли и погибли неведомо где. Никто не вернулся в Башню. И остался Безликий один. Уже не слугой, но господином. Но господство его – в ответах на вопросы. Оттого ждет он вопрошающих…

– Да, Гуго, ты выше подобных тебе. Ибо душа твоя непрозрачна.

Невольной гордостью откликнулось сердце. Такого не рассказывали бродяги-певцы. И ныне еще выше взойдет слава имени фон Вальдбургов. Воистину, подобным венцом еще ни один из предков не венчал родового герба.

– Ужели ты, всезнающий, не постигнешь тоску мою?

Недолго помолчав, пояснил голос.

– Понять можно, разложив сложное на простое. Неявное сделав явным. А неясное – ясным. Но в твоей душе много такого, что по силам осознать лишь тебе. Я открою тебе суть тоски. А ты сумей передать ее так, чтобы я понял. Пойми и выскажи. Тогда – отвечу.

И, словно стилетом, пронзила виски мгновенная боль. Вспышка ослепила глаза. В лихорадочной круговерти мелькнуло все, что довелось видеть и испытать. Мелькнуло и пропало. Осталось лишь одно видение. Воспоминание. Отблеск памяти. Единственное, не пропавшее во тьме. Болезненное, как сама тоска…

И пришел Гуго в себя.

Очнулся.

Смятенный. Еще отказывающийся поверить.

Но уже и не смеющий сомневаться.

Как странно! Ни на миг не забывал об увиденном, но полагал, что ему – сильному! – не способно затмить жизнь это воспоминание, горькое, но такое пустое в сравнении с великими делами фон Вальдбургов.

Вот чего не может понять Безликий.

А не умея понять, велит объяснить.

И лишь тогда сможет он совершить чудо.

Но значит – пусть в малом, а уступает властелин Башни человеку?