В заданном районе связались с радиостанцией наведения. Она сообщила: "Вижу вас хорошо. Находитесь надо мной". Значит, все в порядке, можно патрулировать.

Видимость по горизонту была минимальной, но мы надеялись, что с земли нас вовремя предупредят о приближении противника. К сожалению, этого не случилось. Со стороны солнца нас внезапно атаковали шестнадцать "фокке-вульфов". Ударили они сзади, когда мы только что развернулись. Каждый из нас оказался в клещах.

Когда я увидел, что на моего ведомого Демидова устремились два вражеских истребителя, то мгновенно довернул самолет вправо и оказался в хвосте одного из "фоккеров". Длинной очередью свалил его на землю. Повернул голову влево и вижу: другой ФВ-190 крадется ко мне снизу, он уже совсем близко. Мелькнула мысль: "Стоит ему нажать на гашетку, и мне крышка". Но он почему-то не открывал огня. Тут я понял, что фашист увидел на фюзеляже моего "лавочкина" цепочку алых звезд. Конечно же, ему хотелось в упор расстрелять русского аса, уничтожившего 18 их самолетов.

Я сжался в комок, нагнул голову, чтобы она была ниже бронезаголовника, и сделал резкий маневр - послал левую педаль вперед, сильно рванул ручку на себя. И все-таки не ушел от пушечной очереди врага. Первый снаряд разорвался в куполах шасси, второй - в фюзеляже, третий сбил крепление секторов управления двигателем и настройку радиостанции. Мотор начало трясти (как после выяснилось, было отбито 15 сантиметров одной лопасти винта).

Несколько осколков впилось в ноги, в руки... В сапогах и перчатках я ощутил кровь. Закружилась голова. Собрав всю волю, лихорадочно стал искать выход из создавшегося положения. Где враг, каково его намерение, как уйти из-под нового удара? Защищаться мне было нечем: оружие вышло из строя. Позвать кого-либо на помощь не мог: радиостанция не работала. И тогда я направил свой самолет прямо на вражеские истребители, имитируя лобовую атаку. Фашисты, боясь столкновения со мной, шарахнулись в стороны. Затем они стали наседать снова. Вижу, четыре "фокке-вульфа" справа и четыре слева занимают исходное положение для атаки. Что делать? Их восемь, а я один. Неужели конец? "Нет, - скрипнул я зубами, - так просто не отдам свою жизнь!"

Как только первый фашист ринулся на меня, осыпая трассирующими пулями, я резко развернул машину вправо и сам пошел в лобовую атаку против четырех ФВ-190.

Гитлеровцы снова рассыпались в разные стороны. А та четверка, что находилась слева, проскочила мимо. Я понял, что гитлеровцы хотят отрезать мне пути отхода на свою территорию. На миг вспомнил чей-то рассказ о том, как два "мессершмитта" напали на наш самолет По-2, летчика выручила военная смекалка: заметив недалеко церковь, он подошел к ней и начал виражить вокруг куполов. "Мессершмитты" повертелись-повертелись и ушли. Я же увидел свое спасение в облаке дыма, что висело над железнодорожной станцией. Только бы пробиться к нему! Когда я был уже совсем рядом с ним, противник снова пошел в атаку, но открыть огонь не успел: я оказался за дымом, как за бетонной стеной.

Фашисты кружили восточнее облака, видимо решив подкараулить меня. Но я вышел с западной стороны и, осмотревшись, стал виражить. Поднявшись выше дымовой завесы, снова огляделся. Противника не было. Тогда я перешел на бреющий полет и взял курс на свою территорию. К счастью, двигатель, хотя и трясся, словно в лихорадке, тянул хорошо. Мысленно я поблагодарил наших конструкторов за отличную машину и надежность мотора.

На своей территории набрал высоту 150 метров и решил осмотреть фюзеляж. В нем зияли две большие пробоины, через которые мог бы пролезть человек. По телу поползли мурашки.

Подойдя к своему аэродрому, поднялся на 500 метров, поставил кран шасси на выпуск. Правая стойка шасси вышла, а левая заела. Никакие усилия не помогли, так как гидравлическая и воздушные системы были перебиты. Делать попытку выпустить вторую стойку за счет инерции - путем выполнения бочки или резкого вывода из пикирования - считал слишком рискованным: сильно поврежденный фюзеляж мог переломиться. Решил сажать самолет на одно колесо, но вдруг увидел красную ракету - сигнал, запрещающий посадку. Оказывается, нога, которая вышла, была повреждена. С земли заметили болтающиеся куски покрышки и камеры. Но я-то не видел этого и пошел на второй заход.

В это время заметил на аэродроме какую-то суету возле По-2. Вскоре самолет взлетел, набрал одинаковую со мной высоту и стал покачивать крыльями. Я подумал, что он зачем-то подзывает меня к себе. Развернулся и пошел на сближение. Обгоняя его, вдруг увидел на фюзеляже написанные мелом слова: "Посадку запрещаю, воспользуйтесь парашютом".

"Вот так ситуация, - подумал я. - А вдруг у меня перебиты ноги? Ведь в сапогах полно крови..." Тут же мелькнула более тревожная мысль: "А что с моими боевыми друзьями? Живы ли? Поскорее бы узнать".

Принимаю твердое решение сажать машину на одну стойку шасси. Опыт в этом у меня уже был: в 1941 году благополучно приземлил самолет И-16, в 1942 году - МиГ-3. Так почему же не посадить Ла-5? Рискованно? Да, риск есть. Ведь надо приземлить машину с большим креном в сторону выпущенной стойки шасси. При этом самолет под действием аэродинамических сил непременно начнет разворачиваться в сторону опускающейся плоскости и на пробеге может разбиться.

Как не допустить катастрофы? Чтобы самолет перед началом приземления не разворачивало, надо парировать этот разворот в сторону опущенной плоскости послать вперед соответствующую педаль. А когда машина коснется одним крылом земли, следует поставить обе педали нейтрально. Самолет сначала быстро покатится по земле, затем скорость погаснет и аэродинамическая сила затухнет; он накренится в сторону убранной стойки шасси, коснется консолью земли и, описав дугу в девяносто - сто восемьдесят градусов, остановится. В общем, если хорошо знаешь теорию посадки самолета на одну ногу, то страшного в этом ничего нет.

Еще раз продумав все до мелочей и потуже затянув ремни, захожу на посадку. Снова вижу разрывы красных ракет, но я больше не обращаю на них внимания. Главное сейчас - точный расчет. Самолет подвел к земле с креном в сторону выпущенной ноги, выключил двигатель, аккумулятор и перекрыл подачу топлива. "Лавочкин" коснулся земли голым барабаном колеса и покатился по зеленому ковру аэродрома.

Все кончилось бы хорошо, если бы не яма, оказавшаяся на пути. Она хотя была и засыпана, но утрамбована плохо и намокла после дождя. Самолет сильно рвануло вправо, и он скапотировал. Я повис на ремнях вниз головой.