– Однако...

– Нет и нет! Мы отвечаем только за тех, кто прибывает сюда с нашего ведома и подчиняется нам.

– -

Так Никулин проговорился - сказал, что Радкович и Захарченко знали не только Буркановского, но и Жуковского, хотя бы понаслышке. Он был, вероятно, тем А. В., которого они не застали в Петрограде на его квартире потому, что 27-го сентября он вышел и не вернулся.

Можно предположить, что чекисты сознательно помешали его встрече с проникшими в Россию с ведома М.О.Р. кутеповцами, чтобы показать, насколько они не могут обойтись без помощи и защиты "тайной монархической организации".

5

Кутепов был человеком смелым и неосторожным. Я в этом убедился, когда в апреле 1927 года побывал в Париже, но его доверие к Тресту не было безграничным. Он отклонил приглашение М.О.Р. съездить в Россию и "проверял" связанных с Трестом людей, но делал это - как мне пришлось убедиться неумело и, психологически, неудачно. {53} В 1922 году из Польши в вольный город Данциг был выслан русский эмигрант Петр Александрович фон Ланг, в прошлом - офицер генерального штаба. Он был свойственником председателя Русского Благотворительного Общества в Польше, коренного варшавянина и польского гражданина Викторина Константиновича Сонина, разбогатевшего после первой мировой войны благодаря резко возросшей цене принадлежавших ему в окрестностях Варшавы больших земельных участков. Жена фон Ланга - родственница Сонина - была их совладетельницей. Они, поэтому, жили в Данциге безбедно.

Я бывал в вольном городе довольно часто. Принадлежавшим мне там домом управлял Борис Робертович Гершельман. Он меня с фон Лангом познакомил. Встречаясь, мы говорили о Польше, о русской эмиграции и о России, но Кутепова и М.О.Р. он не упомянул ни разу. Будь он откровеннее, задуманная им по поручению Кутепова "проверка" не наткнулась бы, вероятно, на отпор.

В мае 1924 года меня в Варшаве остановил на улице другой родственник Сонина - Лев Михайлович Лобан, много позже, в годы немецкой оккупации Польши, служивший в германском Зондерштабе Р и убитый 22-го октября 1943 года в Пястове под Варшавой ворвавшимися в его дом польскими террористами.

Я его почти не знал. Обратившись ко мне не прямо, а через него, фон Ланг сделал первую ошибку. Второй была ничем - кроме ссылки на Кутепова - не объясненная просьба установить наблюдение за Артамоновым и сообщить в Данциг мои впечатления.

Скажи мне фон Ланг или, хотя бы, Лобан, что Кутепов сомневается в антисоветской подлинности М.О.Р. и что Трест может быть провокационной чекистской "легендой", я сообщил бы в Париж все то, что знал, но ничем в моих глазах не оправданная, беспричинная слежка за Артамоновым претила моим понятиям о дружбе и чести. Она была бы поведением "не офицерским". Я сказал это Лобану и повторил Артамонову, который, очевидно, пожаловался Кутепову сразу, так как 29-го мая фон Ланг мне написал:

Многоуважаемый Сергей Львович!

Жалко, что Вы опубликовали разговор моего племянника с Вами, следствием которого было неудачное, в смысле правды, письмо в Париж, текст которого был тотчас передан мне К. {54} Запросив письмом племянника, я не получил данных, которые могли бы послужить основанием этого именно его содержания. Между тем, как раз именно К-ву я и говорил о Вас, как о человеке, не любящем разглашать события, и по его просьбе просил племянника поговорить с Вами. Вышло не так, как нужно.

Прошу принять уверения в искреннем уважении.

Готовый к услугам П. Л.

6

С тех пор прошло много лет и я не раз задумывался над причинами моей непростительной ошибки - слепого доверия к людям, оказавшимся советскими агентами.

Думаю, что их было две: во-первых, подтвержденное позже германско-советской войной убеждение в невозможности свержения коммунистической диктатуры в России одним только внешним военным походом; во-вторых, пагубная - в эмигрантской обстановке - конспирация, мешавшая обобщению и обсуждению случайных и отрывочных сведений о "тайной монархической организации". Влияло на меня и то очевидное доверие, которое оказывал Тресту польский штаб.

Кутеповцы, побывавшие в России, попадая проездом в Варшаву, своими впечатлениями с Артамоновым и мною не делились. Это тоже объяснялось конспирацией и принималось, как должное. Шульгин описал свою поездку в "Трех столицах", но этот рассказ укрепил, а не ослабил веру в М.О.Р.

Мне теперь кажется, что конспирация была не единственной причиной немногословности побывавших на родине участников Кутеповской организации. Пребывание в порабощенной коммунистами стране сказывалось гнетуще на проникших туда эмигрантах, будь они кутеповцами или евразийцами. Некоторых я видел мельком и даже их имен не знал. Только раз я встретился у Артамонова с Захарченко. Обветренная, загоревшая, в черной куртке мужского покроя, она была молчаливее других. Несловоохотлив был и пражанин Мукалов, дважды перешедший границу и из второго "похода" не вернувшийся.

Более частыми были мои встречи с Петром Павловичем Демидовым, упомянутым в "Мертвой зыби", в главе о {55} состоявшемся в январе 1926 года в Берлине евразийском съезде, на который Трестом был послан Ланговой.

"31 января - написал Никулин - Ланговой вернулся в Москву. Вслед пришло паническое письмо Арапова об аресте в Советском Союзе агента Врангеля, Демидова-Орсини.

Для придания веса Тресту, Артузов поручил Старову через Зубова разыграть "освобождение" Демидова. Это "освобождение" - по телефонному звонку влиятельного лица - произвело эффект. Арапов был в восторге улучшились отношения Треста с Врангелем.