Желание автора воспоминаний объяснить "бегство" Опперпута из Москвы в Гельсингфорс и последовавшее затем, сделанное им "разоблачение" Треста одним только проницательным отношением Пилсудского к переданному Трестом польскому генеральному штабу мобилизационному плану советских железных дорог и возвращением этого плана кажется мне заслуживающей внимания, но недоказанной гипотезой. Возвращение разоблаченной подделки ее виновникам было бы совершенной штабом непростительной ошибкой. Оно обнаружило бы подозрения штаба и заставили бы чекистов насторожиться. Между тем, связь Варшавы е Трестом, после описанного В. Т. Дриммером эпизода, ничем нарушена не была, а появление Опперпута в Финляндии было для штаба такой же неожиданностью, как и для Кутеповской организации.

Это не значит, что рассказ В. Т. Дриммера, о переговорах штаба с М.О.Р. может быть назван вымыслом. Существует подтверждение желания польской разведки добиться от М.О.Р. выдачи советских военных тайн. В "Мертвой Зыби" Никулин сообщил:

"Некто Недзинский, которому польским, штабом была поручена в Москве связь с Трестом, писал Якушеву: "Желательно получить сведения относительно маневров УВО... Кроме того, позволю себе напомнить относительно маневров ЛВО и ЗВО". Таким образом польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Закавказскому военным округам".

Мерилом отношения варшавского штаба к М.О.Р. до весны 1927 года был подарок, сделанный Якушеву и Потапову в 1926 году. Им были посланы в Москву бельгийские браунинги, украшенные на рукояти накладными, золотыми вензелями.

Некоторым русским зарубежным "историкам" Треста сведения об этом подарке показались настолько фантастическими, что они назвали их злостной выдумкой, но я видел эти браунинги в Варшаве, на квартире Артамонова, до их отсылки Тресту. {140} Опперпут - по мнению В. Т. Дриммера - "бежал" из Москвы не как раскаявшийся чекист, а как советский агент, получивший новое задание. Бывший польский военный агент в Ревеле не верит советскому сообщению о гибели Опперпута после неудачной попытки, взорвать здание О.Г.П.У. на Малой Лубянке в Москве и в этом недоверии к смерти Опперпута в 1927 году он, безусловно, прав. Он, кроме того, утверждает, что латыш, знавший Опперпута в лицо, видел его в Шанхае незадолго до второй мировой войны. По словам В. Т. Дриммера, Опперпут, после "бегства" в Гельсингфорс, пожелал дать генералу Кутепову подробные показания о Тресте. Он захотел сделать это в присутствии иностранных офицеров и назвал желательными участниками этого разговора начальника разведывательного отделения второго отдела польского генерального штаба, полковника Боцянского, и начальника русской секции этого отделения, майора Таликовского. Они съездили из Варшавы в Финляндию и выслушали эти показания.

Одновременно Опперпут - как утверждает В. Т. Дриммер - обвинил начальника польского штаба, генерала Пискора, начальника второго отдела полковника Байера и самого автора воспоминаний в том, что они - советские агенты. Большевики не раз пользовались и продолжают пользоваться таким злостным обвинением, чтобы повредить своим наиболее непримиримым противникам. Польское правительство возведенной на его офицерство клевете не поверило, но сообщенная В. Т. Дриммером подробность поведения Опперпута в Гельсингфорсе подтверждает, что он там остался тем, чем был в Москве - советским агентом-провокатором.

1967г.

{141}

ПИСЬМО П. H. ВРАНГЕЛЯ

В литературе о Тресте есть несколько указаний на осторожное, недоверчивое отношение генерала П. Н. Врангеля к появлявшимся за границей эмиссарам организации, называвшей себя Монархическим Объединением России. Это недоверие подтверждено документом, хранящимся в Соединенных Штатах, в Институте имени Гувера в Станфорде и опубликованном мною в парижском журнале "Возрождение" (№ 233, июнь 1971 года) с согласия П. П. Врангеля, сына покойного главнокомандующего Русской Армии.

Этот документ - копия письма, написанного генералом Врангелем за два года до разоблачения советской провокации в М.О.Р., из Сремских Карловцов (Югославия) в Париж, лицу, фамилия которого в письме не указана. Однако, сопоставление с остальной перепиской автора дает возможность установить, что оно было адресовано генералу М. Н. Скалону, пользовавшемуся доверием великого князя Николая Николаевича.

Частное по форме и доверительное по содержанию, письмо было, тем не менее, помечено номером и напечатано на машинке. Копия, в соответствии с дореволюционным обыкновением, названа отпуском.

Некоторые имена и фамилии были заменены псевдонимами, легко поддающимися расшифровке, потому что - как это ни удивительно - эти условные обозначения совпадают с теми, которыми Трест пользовался в переписке с А. П. Кутеповым и другими эмигрантами. Мною, в скобках, включены в текст подлинные имена.

Письмо свидетельствует о редкой проницательности П. Н. Врангеля, подтвержденной, два года спустя, разоблачением чекистской провокации.

– -

№ 1728/с

Сремски Карловци, 12 марта 1925 г.

Дорогой Михаил Николаевич,

В бытность мою в Париже я докладывал Великому Князю о подозрениях моих касательно известных тебе Федорова {142} (Якушева) и Волкова (Потапова). Отсутствие конспиративности в их переписке и в свиданиях заграницей невольно внушает мне некоторые подозрения. Подозрения эти усилились, когда в свой приезд заграницу в 1923 году Федоров послал бывшему начальнику моей разведки порученные ему, Федорову, Марковым (председателем Высшего Монархического Совета в Берлине) письма к кн. Н. Л. Оболенскому и А. Н. Крупенскому. Как ты можешь увидеть из содержания этих писем, сообщение мне таковых не могло иметь другой цели, как поселить во мне недоверие к Маркову. Между тем последний имел связь с Россией через того же Федорова. Все это я докладывал Великому Князю и по его приказанию сообщил Кутепову.