С пылу, с жару шашлык был подан на стол и посредством куска хлеба снят с горячих шампуров на широкое блюдо.

— За ваше выздоровление, дядя Шам, — сказал Валерий по-азербайджански, поднимая бокал.

— Ай молодец! — ответил Шам. — Хорошо сказал!

Он сидел в своей клетчатой рубахе навыпуск, легко и быстро прожевывал кусок за куском. Валерий подумал, что с вилкой в руке Шам выглядел бы куда менее естественно.

— А все-таки, дядя Шам, кто всадил в вас стрелу? — спросил он.

— Плохие люди! — сердито потряс руками Шам. — Дети змеи, чтоб им рот забило глиной! Они увели овец!

Он принялся возбужденно выкрикивать что-то на своем языке. Каа тоже кричала о плохих людях и, насколько понял Валерий, о каких-то богах, которые не дали Шаму погибнуть. Ур, который ел вяло, сказал им что-то, непонятное для Валерия, и они успокоились. Но не сразу. Как вулкан, остывающий после извержения, они еще некоторое время тихонько клокотали.

Потом Шам и Валерий принесли новую порцию шашлыка.

— Ваше здоровье, тетя Каа, — поднял бокал Валерий.

— Хорошо сказал, молодец! — просияла Каа.

И, вытерев жирные губы тыльной стороной ладони, она быстро и не всегда понятно заговорила о том, что тетя Соня очень хороший человек и она, Каа, прекрасно понимает ее заботы: это очень плохо, когда мужчина не имеет жены и дома, таких мужчин никто не станет уважать, потому что мужчина, не имеющий жены…

Тут Валерий догадался включить телевизор, и тетушка Каа замолчала на полуслове и впилась в экран, где шла передача «А ну-ка, парни!».

Уже все были сыты, только Шам с достоинством доедал шашлык. Тетя Соня с помощью Валерия и Ура стала убирать со стола и накрывать чай.

Стемнело. Полная луна долго выжидала за четырехэтажным кубом универмага. Дождавшись своего времени, она выкатилась хорошо начищенным медным диском, взошла над световым призывом «Покупайте телевизоры по сниженным ценам» и полила поток таинственного света в окна дома № 16 на улице Тружеников Моря.

Шам кинул обглоданную косточку на тарелку, вытер руки полой рубахи и подался к двери. В следующий миг он очутился на площадке дворовой лестницы и, воздев руки, испустил восклицание, явно обращенное к луне.

Как раз в это время нижняя соседка, Ляля Барсукова, поднялась сюда, на второй этаж, чтобы посоветоваться с Фарбером относительно рецепта, выписанного врачом ее мужу, страдающему желудком. Фарбер на пенсии был уже давно, но весь двор по старинке ходил к нему за консультациями. Он был хорошим фармацевтом. Он даже — в далекие годы молодости — дал миру новую мазь от потливости ног. Но настоящей его страстью были древние цивилизации.

Через раскрытое окно Ляля протянула Фарберу рецепт:

— Почему он такой дорогой, Ной Соломонович? Нам такое еще не выписывали. Посмотрите, пожалуйста.

Фарбер поднес листок к носу, подслеповато всмотрелся.

— Три шестьдесят две, — забубнил он слабым голосом. — А почему?.. М-м-м… А потому, что выписана вот эта штука, — ткнул он коричневым от старости ногтем в латинское название. — Это штука не вредная… не вредная штука… но дорогая. Можно было и без нее… Тогда… — Он пожевал губами. — Тогда обойдется в девяносто семь копеек.

— Зачем же он так делает? — возмутилась Барсукова. — Такой важный, мы с Петькой с трудом к нему пробились, а сам лишнее выписывает.

— Потому и выписывает, что важный…

— Что? Простите, не расслышала.

— Я говорю, сами вы, клиенты, виноваты. Норовите попасть… м-м-м… к светилу, светило выпишет рецепт, вы идете в аптеку, а там говорят платите шестнадцать копеек… И что же? И вы очень недовольны. Такое светило — и шестнадцать копеек… Не верят у нас дешевым лекарствам…

— Да, но не три шестьдесят же! Вы сделайте, Ной Соломонович, чтобы осталось девяносто семь…

— Подождите, Ляля, минуточку…

Фарбер прислушался к бормотанию Шама. Тот стоял у перил и, слегка подпрыгивая, тянулся к луне и повторял все громче, громче одну и ту же фразу.

Но вот он сотворил свою молитву — или заклинание? — и отвернулся от луны, пошел к двери. И тут Фарбер несмело, мекая и экая, произнес фразу на каком-то языке, полном открытых гласных звуков. Шам посмотрел на него удивленно и ответил. Старый фармацевт понял и сказал еще что-то. Они заговорили!

Валерий, изгнанный на площадку за курение, не поверил своим ушам, когда застал их — Шама и Фарбера — беседующими на языке, которого не понимал никто, кроме пришельцев.