Роман же Арчи с Мэй продолжался еще несколько лет. Сначала Арчи ездил в Москву к Мэй, и они вместе проворачивали какие-то дела, затем сама Мэй стала все чаще и чаще наведываться в Лондон. Она, продолжая быть любовницей Арчи, отказывалась стать его женой, но все активнее занималась перепродажей старинных ювелирных украшений. Видимо, и ей передалась страсть Вудзов. Иногда они пересекались на аукционах, и Арчи иногда видел ее в обществе неприятного высокого черноволосого мужчины, который напоминал скорее ее телохранителя и любовника, чем человека, допущенного в святая святых ее бизнеса. Вскоре от самой же Мэй Арчи узнал, что Мур, как звали этого человека, на самом деле является ее телохранителем и сопровождает всюду, помогая ей переправлять товар из Европы в Москву и обратно. К тому времени уже сам Арчи встречался с Эдит Чефлин, но продолжал упорно предлагать Мэй руку и сердце. Нина Николаевна однажды позвонила ему и сказала, что у него растет дочь и что она была бы рада, если бы он приехал и забрал ее, потому что Маша совершенно не занимается ребенком, а она, Нина Николаевна, не в состоянии обеспечить девочку всем необходимым. К тому же она жаловалась на здоровье. Но Арчи понял главное: Мэй скрыла, что у нее есть дочь от него и, что самое ужасное, эта девочка никому не нужна. Он стал разыскивать Мэй, и на это у него ушло полгода, пока она не появилась сама на одном из лондонских аукционов. Она опять была с Муром, и на этот раз они привезли на аукцион золотые часы работы известного старинного итальянского мастера. Арчи стоило огромных трудов заполучить к себе Мэй хотя бы на одну ночь. Он сказал, что знает про дочь, и снова просил ее выйти за него замуж и переехать к нему в Дартфорд. Но Мэй сказала, что не любит его, что его семья помешана на своем бизнесе. Она обвинила Арчи в том, что он хочет использовать ее так, как в свое время пытался использовать его отец. Мэй была пьяна, когда говорила ему такие оскорбительные для него вещи. Затем она заявила ему, что девочка является дочерью Мура, но что он не знает об этом. Еще она добавила, что Лору воспитывает Ниночка, как она называла свою сестру, и девочка ни в чем не нуждается. Мэй выпила еще и уже перед тем, как уснуть, сказала, что боится за рассудок Ниночки, которая не ведает, что творит… Арчи переспросил ее, что именно она имеет в виду, когда говорит такое о собственной сестре, на что Мэй, уже находясь в полусне, ответила: «Она не хочет их продавать, боится, что это принесет несчастье, и не понимает, что живем один раз и что девчонке могут понадобиться эти деньги…» И тогда Арчи понял, что имела в виду Мэй. В их доме была книга воспоминаний известной русской балерины о своей жизни, о тех драматических событиях, связанных с русской революцией 1917 года, во время которых ей пришлось срочно покидать Петербург и бежать в Кисловодск. Впервые имя балерины, Матильды Кшесинской, Арчи услышал от своего отца, Джеймса, и услышал именно тогда, когда тот впервые вернулся из Москвы после встречи с Ниной Николаевной Захаровой, женщиной, случайно вышедшей на него и предложившей ему тот самый браслет работы Фаберже, который должна была переправить в Лондон ее сестра Маша. Однажды Маша рассказала Джеймсу о том, что они родом из Кисловодска. Джеймс плохо знал русские города, но название этого города чаще всего встречалось в книге, написанной Кшесинской. Ведь именно туда она уехала, спасаясь от большевиков, и именно там ее несколько раз обворовывали. Джеймс, коллекционировавший драгоценности работы Фаберже, нанял человека, который должен был выяснить, где именно жили в Кисловодске Нина Николаевна с сестрой и кто были их родители и родители их родителей. И только после того, как выяснилось, что Нина Николаевна долгие годы прожила в Кисловодске и что ее предки родом оттуда, он смело предположил, что, возможно, ее дед, или прадед, будучи революционером, и оказался нечистым на руку и присвоил себе часть драгоценностей великой русской балерины. Судя по тому, что рассказывала о сестре Мэй, Нина Николаевна была женщиной очень осторожной, суеверной и отличалась порядочностью. И что, скорее всего, небольшая коллекция украшений Фаберже досталась ей по наследству от ее вороватого предка-революционера. Понимая ценность хранящихся в ее доме вещей и боясь быть ограбленной, Нина Николаевна решилась продать один-единственный браслет для того, чтобы содержать брошенную собственной матерью племянницу, и вышла на Вудза. Постоянно думая об этом и анализируя все то, что происходило в Гринвуде после приезда туда Мэй и этой эпопеи с женитьбой отца на русской девушке, Арчи пришел к выводу, что внезапный отъезд Мэй был связан именно с тем, что Джеймс, несколько удовлетворив свое мужское самолюбие и насладившись прелестями Мэй, стал допытываться у нее, откуда у ее старшей сестры этот браслет и нет ли у нее чего-либо подобного, что можно было бы продать ему, Вудзу. Вот Мэй, оскорбленная тем, что она нужна только лишь для того, чтобы с ее помощью выйти на коллекцию сестры, и бросила Джеймса Вудза. А заодно и Арчи.

На следующий день Мэй уехала, так ничего и не рассказав Арчи о своей дочери. И он так и не понял, есть ли у него дочь или же нет. Тогда он позвонил Нине Николаевне, но она, услышав его голос, тотчас бросила трубку, что еще больше прибавило Арчи уверенности в том, что Нина Николаевна не желает связываться с Вудзами из страха потерять свои драгоценности и что ее прежний звонок ему с просьбой забрать дочь был вызван лишь ее эмоциональным состоянием. Хотя любая другая тетка, оказавшаяся на ее месте, была бы только рада сплавить с рук племянницу, перепоручив ее заботам собственного отца.

Прошло еще несколько лет, и Мэй снова появилась в Лондоне. Только теперь без Мура. Она позвонила в Гринвуд и предупредила Арчи о своем приезде.

Она приехала на такси, Арчи встретил ее и поразился переменам во внешности некогда обожаемой им женщины. Мэй производила впечатление сильно пьющего человека. Она была все так же хорошо одета и благоухала духами, и волосы ее с золотым отливом все так же украшали ее маленькую аккуратную голову. Но лицо ее, особенно глаза, выдавали в ней глубоко несчастного и больного человека. Она была очень худа, нервна и постоянно смеялась. Арчи спросил ее о здоровье, на что она расхохоталась еще больше.

Тогда он задал ей вопрос о дочери.

– С ней все в порядке.

И он поймал себя на том, что они разговаривают друг с другом, как бывшие супруги. Он не услышал обычного для Мэй «это не твоя дочь, и что это ты о ней печешься» или что-нибудь в этом духе. Не было и упреков, которыми она могла бы осыпать его, будь он настоящим отцом, вроде: «Ты только сейчас, когда наша дочь уже выросла, решил справиться о ней? А где же ты был раньше?» Мэй могла бы сказать так запросто, это было в ее характере. Но она ограничилась лишь этим коротким: «С ней все в порядке». Она не желала вообще говорить о дочери. Но почему?

И словно в ответ на его вопрос, Мэй сказала:

– Знаешь, Арчи, я устала. У меня было все: и любовь, и деньги, и удача… У меня было все, но я так и не сумела этим воспользоваться. Как ты думаешь, это потому, что мне все так легко удавалось? Зачем мы вообще живем?

Он молча смотрел на нее и видел перед собой прежнюю Мэй, открытую и любящую Мэй, его Мэй.

– А ты знаешь, чем заставлял меня заниматься твой отец, когда привез сюда? – спросила она уставшим голосом, и в уголках ее глаз появились мелкие морщинки.

Арчи пожал плечами: меньше всего ему хотелось, чтобы вот сейчас Мэй принялась рассказывать ему о гадостях, которыми ей пришлось заниматься с его престарелым отцом-плейбоем.

– Никогда не догадаешься…

– И чем же? – выдавил из себя Арчи.

Они стояли на крыльце дома, возле стройных ног Мэй стоял большой потертый чемодан.

– Твой отец заставлял меня… – Она сделала паузу и вдруг расхохоталась: – Он заставлял меня танцевать! В пачке и на пуантах! Ну, как? Не чудак ли? Смешно, правда? Он прочитал какую-то книгу о русской балерине, и ему захотелось балерину. Он был старым маразматиком, твой отец. Я даже в постель ложилась в газовых юбках. А он умирал от наслаждения, когда поднимал эти юбки, когда развязывал ленты на пуантах… Старый сладострастник… Но как я потом выяснила, все эти юбки были предназначены совсем для другого.

Мэй достала сигарету и закурила.

– Дело в том, что он намеревался таким образом заставить рассказать меня о том, что произошло в Кисловодске в старинные года, когда лягушки были господа… Он откуда-то узнал, что моя покойная теперь уже Ниночка просто-таки боготворила одну известную балерину, которая в самый разгар революции пряталась чуть ли не в доме нашего прадеда… Ее ограбили, а когда дед умер, после него остались какие-то украшения, за которыми и охотился твой отец, Арчи. Ниночка считала почему-то себя виноватой в том, что произошло задолго до ее рождения. Видимо, она была слишком уж впечатлительной. Кажется, она и сама хотела быть балериной, да только ее не приняли в хореографическое училище. Она не любила это вспоминать. Но зато внушила мне с детства, что эти драгоценности прокляты и что они не могут принести нам счастья. Она зациклилась на этом, понимаешь? Мать продала в свое время какое-то кольцо этой балерины и вскоре умерла. Сама Ниночка тоже продала браслет, потом кольцо или что-то еще, не помню, и тоже умерла. Вот поэтому я и не хотела трогать эти вещи… А теперь, когда Ниночки нет, моя дочь владеет этими сокровищами, но она и понятия не имеет, сколько они стоят. К тому же Ниночка, как мне думается, уже успела предупредить ее не продавать их. Иначе Лора бы ни за что не пошла работать к чужим людям…

– Она знает что-нибудь о тебе? Вы живете вместе?

– Нет. Для нее я давно умерла. Ей незачем знать, какая у нее мать. Такими женщинами, как я, не гордятся, понимаешь? Она должна выбрать свой путь. Звучит пошловато, но это так…

– Это моя дочь?

– Какая разница. Говорю же, она должна сама выбрать свою дорогу. А я вот, Арчи, пришла к тебе. Ты же вылечишь меня? Вылечишь? У меня в чемодане виски. И это вместо платьев и помады. Я погибаю, Арчи…

И Мэй прожила у него три дня. Всего три дня. Потом ее не стало.