Ко времени вступления в литературу Пушкина в разгаре была борьба двух литературных течений: "архаистов", ратовавших за избавление русского языка от чужеземного влияния и видевших это избавление в возврате к церковнославянской терминологии, и так называемых "стилизаторов" или "карамзинистов", объединившихся вскоре в литературный клуб "Арзамас".

Архаисты, главой которых был А. С. Шишков, "громоздили громадье"

псевдославянских од и трагедий и настойчиво предлагали всюду заменять иностранные слова русскими, часто искусственными, надуманными, уродливыми словообразованиями. Пушкин потешался над предложением Шишкова употреблять вместо "тротуар" - "топталише", вместо "фонтан" - "водомет", вместо "бильярдный кий" - "шаротык", вместо "целуй меня" - "да лобжет мя лобзанием".

Со своей стороны "шишковисты" высмеивали слезливый тон и вычурный, витиеватый, "изысканный" стиль "карамзинистов", изобиловавший условными украшениями стихотворства. Помните, у Грибоедова, который был близок к "шишковистам":

Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой...

Пушкин, в лицейской своей молодости благоговевший перед Карамзиным и зло задиравший "архаистов", вскоре отошел от "односторонней"

позиции и уже в 1822 году подверг резкой критике манеру писать "с ужимкой", которая стала модной и заполнила журналы.

Считалось, что негоже литератору написать прозаическое слово "лошадь", - он выводил: "Благороднейшее изо всех приобретений человека было сие животное гордое, пылкое и т. д.". Считалось, что нельзя упомянуть слово "дружба", не прибавив: "сие священное чувство, коего благородный пламень..." Нужно было сказать: "рано поутру", а они высокопарно изрекали: "едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба". Если какой-нибудь рецензент хотел сказать нечто об актрисе, он бойко выводил: "Сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Аполлоном". "Боже мой, - восклицал Пушкин, приведя эти строки, - да поставь - эта молодая хорошая актриса - и продолжай..."

Впрочем, по вычурности, искусственности, усложненности язык "шишковистов" никак не уступал языку "карамзинистов". Чистый литературный русский язык еще не явился миру во всей своей ясности. Он только "вылупливался", только сбрасывал скорлупу в комедиях Фонвизина, в баснях Крылова, в балладах Жуковского, в лирике Батюшкова.

Жуковский и Батюшков - прямые учителя Пушкина в поэзии. В их творчестве русский литературный язык приобрел легкость, мелодичность, гибкость и вместе с тем способность выражать тонкие душевные переживания. В ранних стихах Пушкина можно обнаружить влияние обоих поэтов:

он впитал в себя их поэтические достижения. Но насколько стих Пушкина богаче, многограннее, ярче по сравнению с многословной мистической музой Жуковского, насколько он совершеннее художественно изящных и легких, как мотыльки, стихов Батюшкова! Изящность и легкость Батюшкова, как и пластичность, напевность Жуковского, только в пушкинском стихе и выявились вполне и определенно.

И ранний Жуковский и в еще большей степени Батюшков грешили, случалось, риторикой, пространным пустым краснословием, когда вообще-то поэту сказать нечего. Стих их порой назидал и поучал. Пушкин от всего этого поразительно быстро избавился.

С Пушкиным впервые появились на Руси стихи, которые бросились читать все, владевшие грамотой, которые писались русским поэтом для всякого русского, понятны были всем сословиям. Стихи Пушкина переписывались, заучивались наизусть, перелагались на музыку, пелись как романсы и как народные песни. Вышли в свет поэмы "Руслан и Людмила", "Цыганы", "Кавказский пленник", наконец "Евгений Онегин", "Полтава", чудесные пушкинские сказки. Впервые русский национальный характер, русская жизнь выразились с такой огромной художественной силой в поэзии.

Как вдруг раскрылось богатство и красота русского языка, который, оказывается, мог превратить в высокую поэзию самые обыденные, самые "низкие" темы! Мужицкий, бурлацкий, кучерской язык оказался языком необыкновенной выразительности, красоты, пластичности, художественности. Это было какое-то чародейство, превращение лягушки в красавицуцаревну.

Это в самом деле был уже язык не салонов, не дворцовых зал, а художественно обработанный язык русского народа.

Литературные староверы были возмущены им, он оскорблял их слух.

Смешно нам сейчас читать, но тогда находились критики, которые сурово выговаривали Пушкину за то, что он употребил в "Евгении Онегине"

"мужицкое" слово "корова", а в "Полтаве" такие "низкие", "бурлацкие"

выражения, как "усы", "визжать", "вставай", "рассвет", "ого", "пора".

Когда вышла в свет поэма "Руслан и Людмила", вызвавшая много ожесточенных споров, один из этих "староверов", брюзжа и негодуя, сравнивал в "Вестнике Европы" появление пушкинской поэмы с такой картиной: "Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться! Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей".