Как женщины, так и мужчины носили очень много украшений: на всех пальцах - кольца, на шее, руках и лодыжках - браслеты из латуни, меди и железа. Женщины протыкали верхнюю губу, вставляя в отверстие пелеле огромное кольцо, которое не только обезображивало их, но и мешало при еде и разговорах; у бедных оно сделано из бамбука, у богатых - из олова или слоновой кости. Женщины маньянджа, кроме того, остро обтачивали резцы. Когда им говорили, что пелеле их уродуют, они отвечали: "Такая мода!" А перед модой разум бессилен и в Африке.

Маньянджа - искусные пивовары и большие любители пива. Путешественникам нередко приходилось видеть целые деревни, охваченные весельем: льется пиво, раздается гром барабанов, люди кружатся в танце. Чуть ли не в каждой деревне их встречали пивом. Это освежающий и очень питательный напиток, и надо немало выпить, чтобы почувствовать опьянение. Он ни в какое сравнение не шел с коварной сивухой, которую продавали европейские купцы. Этот напиток безвреден.

После двадцатидневного перехода экспедиция в полдень 16 сентября 1859 года достигла южной оконечности озера Ньяса{10}.

Лишь много времени спустя Ливингстон узнает, что почти одновременно с ним к озеру Ньяса прибыл немецкий путешественник доктор Рошер. Но так и осталось неизвестным то место на берегу озера, куда он прибыл, ибо его вскоре убили. "Даты прибытия - 16 сентября и 19 ноября - показывают, что мы оказались там примерно на два месяца раньше". Этим свидетельствам Ливингстон придавал важное значение. "Регулярная публикация наших писем Королевским географическим обществом была неоценимым плюсом для нас. Она твердо устанавливает дату каждого открытия и увековечивает его". Сам он всегда старался как можно скорее сообщать в Лондон о своих открытиях, чтобы никто не опередил его. При исключительной скромности Ливингстон был очень честолюбив как первооткрыватель.

Путешествуя, экспедиция наткнулась на один из важнейших путей доставки невольников из внутренних областей материка к побережью океана. Другие пути проходили через реку Шире немного ниже, а некоторые из них пересекали даже озеро Ньяса.

Ливингстон, конечно, мог бы освободить встреченных невольников, и макололо даже упрекали его за то, что он не поступил так. Но Ливингстон трезво взвесил все обстоятельства. Как быть тогда с освобожденными? Оставить их при себе он не мог, а если отпустить на волю, то вожди окрестных деревень вскоре переловят их и перепродадут заезжим работорговцам.

Там, где работорговля приобрела широкий размах, маньянджа стали недоверчивы и негостеприимны. В некоторые деревни путешественников просто не пускали и даже не пожелали продать им продукты, не говоря уже о гостеприимстве и подарках.

На соседнем нагорье, западнее озера Ньяса, климат очень благоприятен для жизни людей; здесь европейские поселенцы чувствовали бы себя прекрасно. А с трудолюбивыми маньянджа легко было бы наладить обмен, выгодный обеим сторонам.

Вскоре Ливингстон вернулся на судно, довольный результатами своих исследований. Первое короткое посещение этих мест преследовало прежде всего цель убедить местное население, которое знакомо пока лишь с работорговцами, что есть и другие чужеземцы, имеющие добрые намерения.

Ливингстону не хотелось надолго покидать судно. Его беспокоило, как будут вести себя оставшиеся там люди: любая неосторожность с их стороны подвергнет сомнению добрую славу экспедиции, а от этого зависит успех планов, задуманных на ближайшее будущее. Суть их состояла в следующем.

По наблюдениям англичан, на Занзибар и в прибрежные места почти все рабы, которых погружали на суда в португальских гаванях, поступали из окрестностей озера Ньяса. Если добиться того, чтобы на этом озере постоянно курсировал хотя бы небольшой пароходишко, который мог бы скупать всю накапливавшуюся слоновую кость, добываемую в верхнем течении реки Шире и в районе озера Ньяса, то работорговля лишилась бы своей основы: она оказалась бы нерентабельной. Только слоновая кость, отправлявшаяся к побережью рабами, давала возможность с лихвой покрыть расходы по доставке обоих этих товаров. "Закрыв доступ работорговцам внутрь материка, можно было бы подорвать работорговлю на побережье океана".

Британские морские офицеры, с которыми Ливингстон поделился своими планами, придерживались того же мнения: действительно, небольшой пароход, курсирующий по этой реке и озеру, был бы полезнее для борьбы с работорговцами, чем полдюжины военных судов, патрулирующих в океане. К тому же и расходы были бы меньше.

Но "Ма-Роберт" едва ли был пригоден для этой цели. Когда экспедиция после открытия озера Ньяса плыла вниз по Конгоне, каждую ночь судно оказывалось сидящим на песчаной отмели. Корпус его так пропускал воду, что в глубокой реке оно непременно утонуло бы. В устье Конгоне пришлось вторично вытаскивать его на берег, чтобы кое-как наскоро отремонтировать.

Каждое новое посещение Тете и Шупанги давало возможность Ливингстону все глубже вникать в жизнь португальской колонии. И всякий раз все больше бросалась в глаза косность колонизаторов, царившая всюду, и полное равнодушие ко всему. В самом Тете, как и его окрестностях, прекрасно росли дикий индиго и хлопчатник, однако никто и не подумал их культивировать. В дельте Замбези, несомненно, нетрудно было возделывать сахарный тростник, но португальцы предпочитали продавать в заморские страны ту самую рабочую силу, которая так необходима для этой цели. В окрестностях Тете находились запасы каменного угля, пригодные для добычи; Ливингстон испробовал его в топках "Ма-Роберт", и результаты оказались хорошими. На многих реках и ручьях вблизи Тете можно было бы наладить промывку золота. Но ни золото, ни уголь - ничто не использовалось: без лишнего труда можно ведь получать солидный доход и от работорговли.