Анна смотрела на Ольгу, на слезы, которые делали ее такой некрасивой, и жалела, что при этой душераздирающей сцене не присутствует сам Руфинов. Ольга подняла голову, встретилась взглядом с Анной.

– Скажи, а почему ты такая спокойная? Неужели тебе не жаль Машу?

Анна покраснела и прошептала с дрожью в голосе:

– Знаешь, я тоже была в свое время влюблена. Ты себе представить не можешь, как я любила этого человека, но нам пришлось расстаться. Маша влюблена, так отчего же я должна плакать? Она счастлива, порадуйся и ты за нее! Ей уже двадцать лет, пойми наконец, что ей нужен мужчина. Ты же чуть не изуродовала свою дочь. Прав был Борис, когда настаивал.

– Хватит, – резко оборвала ее Ольга, – может, ты и права в чем-то, но согласись, что нам повезло в одном, что это именно Хорн, а не кто-то другой. Больше того, я сделаю все, чтобы Борис оставил их в покое, а ты, если он тебе еще раз позвонит, скажи ему, чтобы переговоры вел не через посредников, а звонил прямо сюда. Вот так и порешим.

Анна, не ожидавшая такого поворота и надеявшаяся на то, что Ольга возненавидит Хорна, сжала кулаки и вышла из спальни. Что ж, Маши нет, теперь она хотя бы отдохнет. Она так успокоилась, что впору было самой поверить в свою басню. А вот где на самом деле находится Маша и что будет, если она вернется прямо сейчас?

Расставшись с Машей, Митя вернулся на дачу. Отец спал, подложив ладонь под щеку. Конечно, что ему еще остается делать, ведь все его бросили. И Марта, и мама, и он, Митя. У Лизы есть Бобров, у Мити – Маша, Марта и Лиза, у Марты – Митя, а отец – совсем один. Митя постоял в дверях, рассматривая отца, как будто видел его впервые после долгой разлуки, и подумал, что отец ведь так и будет жить, ни с кем не споря и беря от жизни лишь то, что само идет в руки. Он не борец, он ничего не сделает, чтобы вернуть Лизу или Марту. Он будет тихо жить на даче, время от времени совершая поездки в город, чтобы подзаработать немного денег на самое необходимое; будет варить обед Мите и в одиночестве удить рыбу на реке, чтобы принести несколько мелких рыбешек для соседского кота Мура. А Бобров будет вечером есть сытный ужин, приготовленный ему Лизой, потом ложиться с ней в постель, и, возможно, они вместе станут смеяться над несчастным Дождевым. Неужели Митя такой же, как отец?

Отец проснулся, открыл глаза.

– Митя? Ты уже пришел? Ну как, написал что-нибудь?

Митя сел рядом.

– Нет, пап, дождь был. Такой дождь. Кстати, а ты Руфиновым настраивал?

Сергей сел, расправил плечи.

– Настраивал. Хороший инструмент, кабинетный, почти новый. А что это ты о них заговорил?

– Дачу их видел, большая, розовая.

– А чем тебе наша дача не нравится?

– Нравится, нравится. Только я сейчас с Машей Руфиновой познакомился. Она какая-то несовременная, несегодняшняя, что ли. В ней что-то такое есть, чего в других нет. Она как ребенок.

Митя так увлекся, что хотел ее даже сравнить с Мартой, но вовремя одумался и замолк. Отец, подхватив эту запретную тему, вспомнил, что Марте уже пора бы возвратиться.

– Я соскучился по ней.

Митя же почему-то хотел, чтобы Марта подольше оставалась в городе. «Я жестокий и непоследовательный человек».

День тянулся медленно. Они договорились встретиться с Машей под дубом в шесть часов вечера, чтобы сходить на дальний пляж. Митя после обеда спал, потом долго лежал в постели, разглядывая альбом Бердслея, не переставая удивляться изяществу линий на его картинах и необузданной фантазии, затем пересел за стол и попробовал порисовать тушью, но только испортил семь прекрасных белоснежных листов австрийской белой бумаги. А ведь если бы не Маша, он бы непременно добился своего и закончил свои упражнения-стилизации – во что бы то ни стало. Маша, какое красивое имя.

Без четверти шесть он был уже у дуба. Но Маша не пришла. Он ждал ее, пока не замерз. После целого дня безделья и ожидания два часа в обществе зеленого дуба показались ему нестерпимо долгими. Он до боли в глазах всматривался в зеленые кусты акации, за которыми змеилась узкая тропинка, ведущая прямо в поселок, нарисовал себе в воображении тоненькую фигурку в желтом сарафане и синей смешной кепочке. Он вздрагивал, закрывал глаза, представляя, что вот сейчас она подойдет и он дотронется до нее рукой, но Маши не было. Прошел еще час, солнце красным золотом напитало небо и речку, лес и поселок.

Когда стемнело и сине-зеленое пространство вокруг стало вспыхивать уютными прямоугольниками светящихся окон, Митя, заметив, как в глубине руфиновской дачи словно посветлело, бросился сквозь кусты акации напрямик, через сосняк; он остановился только возле самого забора и долго не мог отдышаться. Большое деревянное строение с высоким крыльцом, мансардой, верандой, парниками и прочими постройками выглядело нежилым. Стало тихо и темно. Митя отыскал глазами калитку, подошел к ней и без особых усилий открыл. Он ждал, что вот сейчас раздастся лай собак, а то и сработает сигнализация, но ничего подобного не произошло. Он поднялся на крыльцо и тихо постучал. И тотчас дверь приоткрылась, тонкая горячая рука схватила его и втянула в дом.

– Наконец-то, я думала, что ты не придешь.

Маша обняла его и прижалась всем телом. Она вся дрожала.

– Митя, я умираю от страха. Мне так страшно, что я весь день просидела здесь. Я даже ничего не ела, боялась, что меня кто-нибудь услышит. Я не знаю, что со мной. Не уходи, не уходи, мне так плохо.

Они сидели в темной комнате на кушетке, и Маша рассказывала ему обо всем, что произошло с ней за последние два дня.

– Понимаешь, – голос ее дрожал, да она и сама то и дело вздрагивала, словно прислушиваясь к чему-то, – я сначала обрадовалась, что оказалась одна, но потом, когда прошло время, я поняла, что меня собирались убить. Меня еще отец предупреждал, но я ему не верила, я не могла поверить, что это может произойти со мной. У отца есть враги, он же в бизнесе. Согласись, кому-то понадобилось увезти меня на квартиру, а зачем? И где же был Хорн, ведь это устроил, конечно же, он? Машина была его, я уверена в этом.