Я подошел поближе. Четыре тоненьких прутика каким-то чудом поддерживали над костром глиняную чашу. Огонь жадно лизал прутики, но они стойко противостояли языкам пламени, словно были сделаны из металла. Я заглянул в чашу. Чистая прозрачная вода кипела ключом. А ее откуда взял Тхэн? Если бы он включал фильтрующий насос, я бы слышал. Да и никогда он не станет пользоваться насосом.

— Сейчас будет готово, сахим, — улыбнулся Тхэн и стал бросать в кипяток многоножек. Они мгновенно покраснели, совсем как раки. Все-таки много схожего у Пирены с Землей.

Я сел на землю и почувствовал, насколько устал. Гудели ноги, болели все мышцы, отвыкшие от физических нагрузок, саднило кожу на лице и открытых солнцу запястьях. Нет, кожа не обгорела — действительно, как меня и уверял консул, в спектре Гангута ультрафиолета почти нет, — а просто начала дубеть от жары и ветра.

— Готово, сахим, — сказал Тхэн, спокойно опустил руку в чашу, достал многоножку и протянул мне.

Я взял и чуть не обварился. Пока я перебрасывал с руки на руку горячую многоножку и дул на нее, Тхэн снова, как ни в чем не бывало, запустил руку в бурлящую воду, вытащил следующую многоножку и стал есть. От многоножки валил пар, но Тхэн не обращал на это внимания, словно температура пищи была нормальной. Ел он не спеша, аккуратно, но все подряд вместе с хитином и внутренностями.

Я не стал экспериментировать и следовать его примеру. Облущил панцирь и осторожно попробовал мясо. По цвету и вкусу оно напоминало рачье — такое же сладковатое, белое, поскрипывающее на зубах. Довольно вкусное, хотя и несоленое. Хорошо, что наши с пиренитами вкусовые ощущения совпадают. Но когда Тхэн протянул мне вторую многоножку, я достал соль и посолил.

— Будешь варить в следующий раз, — сказал я и бросил ему пакет приправы, — добавишь в воду щепотку соли и специй.

— Хорошо, сахим, — покорно согласился Тхэн, хотя в голосе его явственно прозвучали нотки неодобрения.

Я съел трех многоножек, Тхэн — двух. Еды оказалось как раз в меру. Что-что, а норму еды пирениты чувствовали чисто интуитивно, никогда не превышая ее. Нарвать плодов или выловить рыбы больше, чем сможешь съесть, для них невиданное святотатство.

— Навар пить будете? — предложил Тхэн. — Хороший навар, вкусный.

— Нет, спасибо. Я заварю на печи чай.

Тхэн пожал плечами, снял чашу с огня голыми руками, напился через край кипятку и снова опустил чашу на огонь. И тут чаша расплеснулась по земле жидкой грязью, а остатки бульона загасили костер. Чаша оказалась обыкновенным куском глины, чудом сохранявшим форму посуды во время приготовления пищи. Я осторожно выдернул из земли один из прутиков, поддерживавших чашу над огнем, и он легко переломился между пальцами. Вот и верь после этого справочнику, что аборигены Пирены не используют психоэнергию вовне!

Пока я набирал фильтрующим насосом воду в чайник и заваривал на печи чай, Тхэн мановением рук нагнал под берег с поверхности реки ряску и накормил ею долгоносое.

— Чай будешь? — на всякий случай предложил я, когда он снова подошел ко мне.

— Нет, сахим, — отрицательно покачал головой Тхэн. — Хакусины сами себя обеспечивают едой и питьем.

Я пожал плечами и налил себе кружку.

Смеркалось. С реки потянул свежий ветер, и равнина стала оживать. То там, то здесь начали зажигаться огоньки светлячков, проснувшиеся насекомые заверещали, застрекотали, стали роиться в воздухе. Совсем обнаглевший паук с кулак величиной вскочил мне на кроссовку и впился в нее хелицерами. Я брезгливо сбросил его на землю и раздавил. Затем отставил кружку с чаем в сторону и достал из тюка баллончик репеллента. Не хотелось, чтобы ночью по мне ползали насекомые.

— Не надо, сахим, — остановил меня Тхэн. — Долгоносы этого не любят.

Он взял прутик и очертил на земле вокруг меня квадрат примерно три на три метра.

— Здесь вас никто не тронет.

И он оказался прав. Пока пил вторую кружку, я увидел, как два паука, один за другим бежавших по направлению ко мне, натолкнулись на черту и в панике устремились прочь.

Когда я допил чай, стемнело окончательно. На небе высыпали звезды, и я, глядя на них, представил, как высоко-высоко, прямо надо мной, в безвоздушном пространстве у самой кромки атмосферы Пирены парит стая Papilio galaktikos. Если я правильно все рассчитал, то сейчас они атаковать не будут. Подождут, пока мой охотничий азарт притупится. Это должно произойти где-то в середине маршрута. Или ближе к концу.

Я встал, подошел к мачте автоматического сачка и включил свет. Что ж, поохотимся пока на местных ночных парусников. Если они есть.

Вернувшись, я расстелил в очерченном Тхэном квадрате спальник и забрался в него.

— Давай спать, — предложил своему проводнику.

— Спите, сахим, я лягу позже, — ответил Тхэн. Подтянув под себя ноги, он сел на землю и уперся ладонями в колени. Лицом он повернулся в сторону предгорья, и его губы беззвучно зашевелились.

— Здравствуй, Колдун, — перевел транслингатор, уловив неслышные мне звуки. Тхэн посмотрел на меня и плотно закрыл рот. Но напряженной застывшей позы не изменил.

«Все ясно, — подумал я. — Каждый вечер он будет таким образом переговариваться с Колдуном. Это плохо. Как бы их переговоры не помешали моей охоте. А точнее — не влез бы между мною и млечником Колдун…» Однако здесь я ничего поделать не мог. Моего запрета на переговоры Тхэн бы не понял и не принял — это его жизнь. К сожалению, проводник не консул, на которого я мог прикрикнуть.

Я перевернулся на другой бок и, хотя на сто процентов был уверен, что этой ночью млечник не отважится на нападение, принял таблетку тониспада. Тониспад позволял хорошо отдохнуть, но в то же время сон становился обостренно чутким. Теперь на протяжении всей экспедиции мне предстояло каждый вечер глотать эту гадость.