— Узнаёшь? — меня спрашивает.

— Не-а… — на всякий случай мотаю головой. Пусть сам из неё пуляет — что-то не по нутру мне такие игры.

— «Стингер» это, — объясняет Сашок, вынимает базуку из ящика и на сиденье кладёт. Затем собирает пломбы, бросает их в ящик, закрывает его на замки и из машины вытаскивает.

— В любом случае контейнер уже не понадобится, — говорит. Подходит к болотцу и швыряет ящик точно на середину. Контейнер тонкий ледок пробивает и без единого всплеска на дно уходит. Только пузыри мелкие по полынье пошли.

— Посмотри, никого вокруг нет? — приказывает Сашок.

— Сейчас нет, — говорю, — а пару минут назад трое грибников вон там прошли.

И машу рукой в неопределённом направлении. Вроде бы и на восток и в то же время таким широким жестом это делаю, что половину леса охватываю.

— Где-где? — настораживается Сашок, кусты редкие внимательным взглядом ощупывая.

— Да ты что, Александр! — усмехаюсь, довольный, что его подколол. — Шутка это. Кто в такую пору в лес сунется? Для грибников рано, а для парочек холодно.

Сашок на глазах сатанеет. Белеет лицом, глаза сверкают, и весь так напрягается, что кулаки его пудовые в нетерпении подрагивают. Всё, думаю, сейчас врежет, и мне амбец наступит, поскольку моя черепушка против его кулаков что орех супротив кувалды.

— Ещё одна такая шутка, — цедит Сашок, — и ты последуешь за контейнером.

Обмираю я и представляю, как с проломленной башкой в полынью без всплеска плюхаюсь. Даже кругов по воде не пойдёт. Хорошо, только что канистру «дополнил», а то бы точно обмочился.

— Ладно, — с трудом справляется с собой Сашок. — Замнём для ясности.

Подходит к машине, «стингер» достаёт.

— Смотри внимательно, — учить начинает. — По моей команде берёшь «стингер» и становишься тут, — делает два шага к болотцу. — Здесь тебе ветки мешать не будут. Как только самолёт покажется в небе, наводишь «стингер» на него и нажимаешь на спуск. Особо целиться не надо, «стингер» сам цель найдёт, но желательно всё же стрелять с упреждением. То есть целиться не в фюзеляж, а немного впереди по курсу самолёта. Всё ясно?

— Угу, — киваю мрачно. Таки на меня он работу самую грязную свалил. «Честь», так сказать, предоставил «золотыми буквами» в Историю вписанным быть.

— Далее, — продолжает Сашок. — Сразу после выстрела, не дожидаясь результата, бросаешь турель в болото и в машину вскакиваешь. Всё. Остальное — моё дело. Да, когда стрелять будешь, покрепче ногами в землю упрись — отдача нешуточная.

С полчаса мы в безделье проваландались — нескончаемым мне это время показалось. И, что самое противное — курить нельзя, а говорить с Сашком побаиваюсь. Ляпну ещё что-то не то — сразу в полынью угожу. Вон как Сашок набычившись сидит, глазами рацию пожирает, информацию нужную ждёт.

Тогда-то я своё мнение ошибочное о сто граммах фронтовых поменял. Хлебнуть бы сейчас из горла, чтоб мандраж унять…

А по рации о чём только наземные службы аэропорта не болтают! И, что показательно, о работе своей непосредственной почти ничего, а всё больше трёп обыкновенный. То механик метеослужбе анекдот через всё поле лётное травит, то заправщик кофе ему в постель приготовить просит, когда он «борт» транзитный дозаправит, то кто-то у кого-то взаймы до получки клянчит. Она и понятна, такая расхлябанность — работы в аэропорту сейчас с гулькин нос осталось. В лучшем случае, два-три самолёта в сутки аэропорт наш обслуживает, зато статус международного во времена Перестройки долбанной руководство выцыганить успело. Единственное, чем аэропорт и славится.

Я как-то и не просёк сразу, когда болтовня эта пустопорожняя оборвалась и пошли чисто деловые разговоры. Лишь по Сашку понял, как он насторожился да верньеры там разные подкручивать начал и прислушиваться особо внимательно.

Слышу тут и я: спецрейс «борт-1126» разрешение на посадку запрашивает.

— Пора? — не выдерживаю я игры нашей в молчанку.

Сашок мне кулак молча под нос суёт — мол, заткнись, гад, — а сам глаза с рации не сводит и слушает так, будто сейчас оттуда важное правительственное сообщение прозвучит, его лично касающееся. Как там в совке, если на современность переиначить, звучало бы: «За рекордные «удои» на ниве рыночного рэкета звания Героя капиталистического труда удостаиваются следующие господа…» Однако я уж эфирную тарабарщину и не воспринимаю — до того мандраж бьёт.

Наконец лицо Сашка разглаживается, уверенное спокойствие на нём проявляется, усмехается он.

— Порядок! — говорит довольно и рацию выключает. — С нашей стороны на посадку заходит.

Вылезает из машины, берёт рацию и… с разбегу в болотце швыряет. Что «в десятку» в полынью «бандура» летит. И снова никаких брызг, лишь пузырьки со дна подо льдом белесыми медузами колышутся.

— Давай на исходную позицию! — командует Сашок, а сам за руль садится и зажигание включает.

Выбираюсь я из джипа и чувствую — что-то вокруг изменилось. То ли засиделся в салоне и холодно мне снаружи кажется, то ли на самом деле похолодало. И вроде как что-то с глазами — свет белый в них будто меркнуть начал. Не так, чтобы сразу — блымсь, и аут, — а вот словно тусклее вокруг стало.