Бурляй ждет своих бурь, суша для него слишком спокойное место, ему больше по душе море, но будет тебе еще и море, Кондрат, наберись терпения, поднимется еще такая волна супротивная, что ого-ого! А Джелалий поводит своим хитрым умным оком, может, вспоминает, как спали с ним на одном войлоке в Стамбуле, когда очутились среди невольников капудан-паши, подаренных ему анатолийским пашой, который только что прибыл в столицу и привез пленников, захваченных им при подавлении очередной джеляли - восстания голытьбы, безнадежного и дерзкого, удивительного в своем братстве, поскольку были там турки и армяне, лазы и славяне, греки и грузины. Мой кум Кричевский вел себя среди полковников тихо, он совсем недавно еще был на службе у короны, но подавлять свой нрав ему трудно было, я видел это по тому, как упрямо склоняет свою лобастую голову и посматривает из-под кустистых бровей. Два мудрых моих старшины Богдан Топыга и Мартын Пушкарь держались чуточку в сторонке возле писаря Выговского, еще не зная, сколько горя испытают от пана Ивана в дальнейшем, а Пушкарь - тот и вовсе смерть примет от его рук, но кто же в состоянии угадать свою судьбу?

– Панове товарищество, друзья мои и побратимы!
– сказал я им.
– В этой битве решится наша доля и доля народа нашего. Должны проявить все, на что способны, и притом - в наивысшей мере. Времени нам отведено очень мало, это уже не пустошные степи, где могли стоять хоть до скончания века, тут Украина, смотрит на нас весь народ, присматриваются и враги наши, потому для бездельничанья и промедления не отмерено нам времени.

Меня упрекают, будто, назначая полковников и старшин, выбирал я лишь послушных, а способных оттолкнул, чтобы не затмевали моей славы. Но что моя слава без вашей? Существует ли она вообще? Возможна ли? Выбрал вас и еще буду выбирать, считая, что поднимаю самых способных, цвет народа своего, доблесть и рыцарство. Послушными пусть будут нам послы и писари, а полковниками и старшиной - лишь самые способные. Полагаюсь на вас, как на самого себя, полагаюсь и верю.

– Верим и тебе, батько!
– загудела старшина.

– Головы свои положим за тебя!

– Не дадим супостату издеваться!

Сразу же начали говорить про битву. Уже тут я мог убедиться, что военная специальность слишком быстро исчерпывает даже сильные натуры. Не раз это приводило к трагизму воинского величия. Наверное, угрожало это и Ганже. Добился, может, самой большой своей победы в жизни, взбунтовав в Каменном Затоне реестровиков и приведя их на Желтые Воды. Теперь снова становился прежним самоборцем, который на страшных поединках бьет своих супротивников, пока не убьют и его самого когда-то.

– Могу вызвать на поединок самого Потоцкого или хотя бы Калиновского! крикнул Ганжа.

– Вот уж прославишься, - спокойно промолвил Топыга.
– Ведь Потоцкий всегда пьян, как затычка в бочке, а у Калиновского никудышное зрение, он ни стаи птиц не видит, ни на выстрел из лука не может различить - человек или столб...

Джелалий поддержал Ганжу, но поединками не мог довольствоваться, хотел окружить шляхетский табор со всех сторон, рвать и метать. Осторожный Вешняк тоже соглашался, что взять ляхов в осаду это хорошо, но выскакивать супротив них не следует, надо просто додавить их, да и только.

Богун без хитрости не мог и шага ступить.

– А что, если отвести речку, гетман?
– сказал он.
– Дай мне с тысячу людей с возами да конями, камня здесь хватит, навозим его к Роси под Стеблев, там хорошее место, запрудим воду да и пустим по новому руслу. Гетманы считают, что спрятались от нас за Рось, а тут проснуться, а реки и в помине нет, и уже казачество несется галопом!

– Что ты скажешь, Кривонос?
– спросил я Максима.

– Обшарили мои хлопцы все здесь и нашли яр вельми удобный. Называется Резаный или Крутой. Если бы его перекопать да еще завалить лесом, а потом загнать туда кварцяное войско, то можно было бы изрубить в капусту!

– А как же ты подтолкнешь их в тот яр?

– Можно и завести, - подал голос Нечай, который до сих пор молчал, наверное все еще обижаясь на меня за Княжьи Байраки, хотя, собственно, это я должен был бы обижаться за его своевольство.
– Имею человека для этого.

Над Нечаем посмеялись вдоволь, потому что никто не хотел верить, чтобы один человек сбил с толку целое войско да еще с двумя гетманами коронными, тогда я сказал, что посоветуюсь еще с Тугай-беем, где поставить его орду, а каждому в отдельности укажу его место, отпустил старшин. Потом позвал Нечая и спросил его о человеке.

– Где он и кто?

– Тут под рукой, бут казацкий, служил в белоцерковском полку, гетманы его знают, потому что не раз бывал при их разговорах с татарами, толмачил.

– Зови его.

Нечай привел казака. Среднего роста, грудь колесом, голова гордо поднята вверх, будто и не смотрит на этот грешный мир, лицо красивое и смелое. Полюбил я этого человека, как только взглянул на него.

– Как зовут тебя?
– спросил я его.

– Самийло. Зарудный. Сын Богдана.

– Берешься за дело, что сказал мне полковник Нечай?

– Берусь, гетман.

– Жизнью рискуешь.

– А что жизнь! Жизнь - это воля. А воля - в победе. Вот и вся жизнь! Хе, жизнь!

– Будут мучить тебя шляхтичи.

– Выдержу.

– Железом будут прижигать.

– А я - Зарудный. За железной рудкой - ржавым болотом - родился, среди железа вырос. Не испугаюсь, гетман.

– Ну, иди, - сказал я ему, а когда уже повернулся, чтобы идти, остановил его: - Постой. Дай я тебя поцелую.

Обнялись, поцеловались. Нечай стоял, переводил взгляд с одного на другого, не знал, верить или нет, потом махнул рукой, улыбнулся, пошел вдогонку за своим казаком.