– Почему думаешь, будто только в Суздале? А в Киеве?

– Киев беден на любовь. Потому и пришла сюда. Принести любовь.

Как всегда, к несчастью Иваницы, откуда-то прибрел сюда Петрило. Иваницу он едва ли и заметил, зато сразу же увидел Оляндру, разгневался на нее, но, вспомнив, что должен расчищать дорогу Долгорукому, который уже спускался с софийской башни, чтобы вести своих приближенных на пир, набросился на женщину, зашипел:

– Прочь! Князья идут!

Оляндра ничуточки его не испугалась, отрезала со смехом:

– А мне князья и надобны! А ты ни к чему!

– Цыц!
– попятился от нее Петрило.
– Знаешь, кто я?

– Кто же?
– подмигивая Иванице, не столько из большой благосклонности к нему, сколько из-за необходимости иметь сообщника, насмешливо спросила Оляндра.

– Петрило! Слыхала?

– И слыхать не хочу! Мне князь надобен! Долгая Рука!

– Прочь!
– перепуганно наставил на нее руки Петрило, но уже было поздно, потому что князья шли от Софии, сверкало на солнце драгоценное оружие, играя самоцветами, тусклым золотом светились одеяния иереев; впереди всех, помолодевший, высокий, улыбающийся, широко шагал князь Юрий в наброшенном поверх льняного белого наряда дорогом корзне, уже не босой, а в сафьяновых зеленых, шитых перлами сапогах на серебряных каблуках.

Юрий охватил жадным взором все: и костер, на котором варили и жарили, и ведерки с пивом, и суету людскую, и зеленое спокойствие деревьев, и голубой простор неба, и широкий двор Ярославов, где когда-то бывали конные ристалища, и бесконечную коновязь с серебряными кольцами, и неожиданный на княжеском дворе простой суздальский воз с убогим скарбом, и пригожую женщину возле него...

Петрило согнулся чуть ли не вдвое, сверкнул на Юрия уже не злым, как на всех, кто ниже, а по-собачьему острым взглядом:

– Княже, милый! Петрило есмь. Восьминник в Киеве. Тебе и хочу служить, как было уже не раз. Спасал тут лекаря твоего приближенного.

– Петрило?
– засмеялся Долгорукий.
– Толще стал или старее? Иди с нами, коли ты уж тут. А это Иваница? Лекарь, - Долгорукий поискал глазами среди князей и воевод Дулеба, но не нашел, хотя и знал, что тот должен быть где-то здесь, - лекарь, почему же ты покинул своего товарища? Иваница такожде люб нашему сердцу. Пошли с нами, Иваница.

– Вот уж!
– пробормотал Иваница.
– После поруба да на пиршество?

– Злопамятен!
– удивился Юрий.
– Не забыл про поруб! Повинюсь перед тобой при всех. Иди с нами.

– А я?
– выскочила вперед Оляндра.
– А меня тоже пригласишь, княже? Мой Вырывец под Переяславом... Боярыней меня сделать должон! Боярский двор мне в Киеве за моего Вырывца! Все стояли, а он побежал на Изяслава! Ты и сам стоял, а Вырывец побежал!

– Ну, - Юрий растерянно развел руками, - что мне делать с такой суздальчанкой? Зовешься как?

– Оляндра!

– Иди с нами, ежели хочешь.

– А и пойду!

Князь Андрей что-то прошептал Юрию на ухо. Долгорукий вздохнул. Оляндра тем временем втиснулась между Юрием и его сыном, словно так оно и надлежало, была там и княжна Ольга, но для нее теперь не стало места возле отца, ее медноватые волосы сверкали где-то дальше, рядом с красным нарядом Берладника, так что киевляне, которых вмиг набилось полон двор Ярославов, не знали, на кого раньше смотреть надлежит: на князя ли Юрия, на молодую ли княжну, на роскошного ли в своей красоте Берладника, рядом с которым блекли самые видные мужи, или же на беспутную Оляндру, которая пролезла к князьям и извивалась среди них, босая, в тесной сорочке, будто блудница вавилонская.

Такого в Киеве никогда еще не видывали.

А Долгорукий, словно бы оправдываясь и перед киевлянами, и перед своими, и перед осуждающими взглядами иереев, привлек к себе Дулеба:

– Вот, лекарь, княжеская доля: власть всегда выше человека, власть нависает над тобой даже тогда, когда ты добыл ее собственными усилиями и заслугами. Чем превзойти власть? Все князья, лишаясь власти (а лишаются они ее неизбежно, хотя бы и после смерти), могут продлевать свое существование лишь благодаря тем людским поступкам, которых не позволяло их положение. Следовательно, поступки вопреки положению.

– А я ничего тебе не говорю, княже. Рад видеть тебя в Киеве, здоровью твоему рад.

– Считаешь, помолодел?

– Всем это видно.

– Лишь бы ты не ошибся.

– А возле такой жены, как Оляндра, и вовсе моложе станешь, улыбнулся Дулеб.

– Князь должен дать мне боярский двор!
– тотчас же вмешалась Оляндра.
– Ты, княже, добрее всех! Ты пожалеешь бедную женщину!

– Доброты княжеской на всех женщин не хватит, - сказал Долгорукий с сожалением.
– И человечности также не хватит. Ни для народа, ни...
– Он оглянулся вокруг, разыскивая кого-то взглядом, и добавил после молчания: Ни для летописцев...