То, чего она так боялась, все же произошло – ее использовали, не заплатив ни копейки. Грубо и со злостью, так, словно это она была виновата в том, что их «кинула» какая-то исчезнувшая фирма, занимающаяся куплей-продажей зерна и подсолнечного масла. Каких только слов в свой адрес она не услышала, задыхаясь под телами озверевших мужчин и моля бога только о том, чтобы ее оставили в живых. Когда же перед их уходом она попыталась потребовать денег, тот, другой, не Валера, обозвав ее на прощание последними словами, влепил ей пощечину. Затем – еще… И если бы не Валера, избил бы ее, вымещая на ней всю свою злость и боль обманутого крестьянина. Наконец хлопнула дверь, стало тихо, и Вера, чувствуя, как по пальцам ее течет кровь из носа, бросилась в ванную. Глаза ее были сухи от ненависти. Одно Вера знала твердо – она только что закрыла двери за последними в ее жизни «клиентами», а потому надо успокоиться и не дать себе впасть в депрессию. Она приняла теплый душ, выпила немного коньяку и заставила себя заснуть.

Такое случалось с ней и раньше, и она научилась восстанавливаться физически. Что касалось ее психического здоровья, о котором она заботилась не меньше, то здесь теперь многое зависело от Николаиди.

Она спала до половины восьмого вечера. Проснувшись по звонку будильника, подошла к зеркалу и ахнула: лицо было распухшим от тяжелых оплеух… В ход тут же пошли крем-пудра, театральный грим, белый карандаш.

Надев джинсы и свитер, Вера нацепила очки, взяла пленку и вышла из дома. В ближайшем супермаркете попросила срочно отпечатать ей фотографии за двойную цену. Она сказала, что очень спешит. Пленку проявляли и печатали фотографии прямо на ее глазах.

Из супермаркета она поехала к Николаиди и, ничего не боясь и уверенная в том, что все идет по заранее намеченному плану, сунула одну из фотографий, где были все пятеро, белый кокон и часть черной машины, в почтовый ящик Миши. Позвонила ему из автомата и сказала, чтобы он заглянул в ящик. И, затаив дыхание, прислушалась к звукам, доносящимся из трубки. Она поняла, что Миша не один. Она слышала какие-то голоса. После паузы услышала:

– Деньги будут под ковриком через полчаса. – И Николаиди положил трубку.

Вера поехала к дому Любы Гороховой и спряталась там в кустах, неподалеку от подъезда. Она увидела подъезжающую черную машину, из которой вышел неизвестный ей мужчина. По времени получалось, что это тот самый человек, который должен оставить под резиновым ковриком конверт. Человек вошел в подъезд и очень скоро вышел оттуда. Машина отъехала, Вера вышла из своего укрытия и уже через пару минут держала в руках конверт. Распечатав его в полумраке лестничной площадки, рядом с вонючим лифтом, она, увидев честно заработанные ею тысячу долларов, прослезилась. Это были большие для нее деньги, с помощью которых можно было решить много проблем…

Не выдержав, она все же позвонила в дверь, где еще не так давно жила ее подружка Люба.

Дверь открыла Елена Андреевна.

– Любы нет, – сказала она с трагическим выражением лица. – Ты проходи, поговорим… Я вот что думаю, Верочка, надо в милицию заявлять… Люба не такая девушка, чтобы исчезнуть и не дать о себе знать. Она дисциплинированная, аккуратная, я ей всегда доверяла… И если она не может мне позвонить, значит, действительно не может. Ты понимаешь, о чем я?

– А вы звонили…

– Да куда я только не звонила, – сердито отмахнулась она. – И не только звонила. Я же была у этого жирного борова, Николаиди… Так он ничего не знает. Говорит, что после того, как Любушка накрыла им стол, отпросилась куда-то, вроде бы ей кто позвонил. Она спешила, он говорит.

– А что, если у нее молодой человек появился? – Вера почувствовала, как все ее разбитое лицо начинает болеть от прилившей к нему крови. Не в ее интересах сейчас было обращаться в милицию. Прости, подружка…

– Ну и что? Позвонила бы и сказала, так, мол, и так, Елена Андреевна, я на даче или в каком-нибудь Оренбурге, я не знаю… Я же сама была молодая и тоже покуролесила в свое время. Влюбилась в парня и укатила аж в Грузию, во как! Меня тоже, правда, искали, и я не сразу позвонила, но все равно – позвонила! – Она шумно вздохнула: – Я ведь и в морги звонила, и в больницы… Неприятное это дело… Ее нигде нет.

– Значит, жива!

– Подождем еще немного… Чайку хочешь?

И Вера, чтобы уж до конца не чувствовать себя свиньей по отношению к погибшей Любе, да и к ее хозяйке, приняла приглашение.

Глядя на треснутый заварочный чайник Елены Андреевны, ее заштопанную шаль, застиранную куцую сиреневую кофточку, засахаренное вишневое столетнее варенье в пожелтевшей чашке, которое она отправляла в рот кривой алюминиевой ложкой, Вера, окидывая брезгливым взглядом всю убогую обстановку ее маленькой квартиры, лишь усмехнулась про себя: «Ну уж нет, так я жить не собираюсь и сделаю все, чтобы обеспечить себя к старости так, чтобы мне до самой смерти хватило и на содержание приличной уютной квартиры, и на хороший кусок мяса, и на лекарства, и на то, чтобы вообще ни в чем себе не отказывать. Жизнь-то, она одна…»