Таня свернула налево, миновала огромную старую ель, прошла еще один квартал и наконец увидела ту самую дачу. У нее был печальный, запущенный вид, еще более унылый под этим серым небом. Давно некрашеная веранда посерела от дождя, но цветные стекла кое-где сохранились, и оранжевый квадрат вдруг бросил ей в лицо обманчивый солнечный блик.

«Чай надо пить обязательно из старинного фарфора, – говорила величественная старуха, передавая чашку, – тогда у него совсем другой Вкус!»

Из старенького магнитофона лились звуки гитары – «Над небом голубым есть город золотой...»

На клумбе перед домом пышно цвели тигровые лилии, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

Теперь участок покрывал густой мокрый бурьян, лебеда, репейники. От клумбы не осталось и следа.

Как и от всей той жизни, радостной и наполненной событиями, – от нее тоже не осталось ни следа...

Хотя нет, один след, конечно, остался, и она об этом никогда не жалела и никогда не пожалеет...

Против воли на нее нахлынули воспоминания, запретные воспоминания, убранные на самую дальнюю полку.

Она вспомнила жаркую летнюю тьму и пробегающие по стене пятна света – отсветы последней ночной электрички, и свое платье, стекающее со спинки стула, как лягушачья кожа из детской сказки...

Она вспомнила сильные, горячие руки, запах волос... той ночью эти волосы пахли дождем, и дождь ровно и спокойно шумел за окном, как будто рассказывал ей длинную увлекательную историю, историю, которую ей еще только предстояло пережить... историю, в которой будет любовь и верность, и эти руки, эти губы, эти волосы...

Ты солгал, дождь.

Ничего этого не было и не будет, впереди оказались только ложь, ложь и предательство.

И еще смерть.

Но той ночью она еще ничего не знала – ничего, кроме горячих сильных рук и жадных губ на своей коже, жадных солоноватых губ и густых волос, пахнущих дождем.

Сегодня тоже идет дождь, но совсем другой тоскливый, однообразный, как будто сейчас не лето, а глухая осень...

Таня толкнула покосившуюся калитку и ступила на мокрую дорожку. Сколько раз она проходила по этой дорожке тем летом!

По густой мокрой траве пробежал порыв ветра, и Тане показалось, что в бурьяне кто-то прополз – кто-то отвратительный, скользкий...

Небо было тускло-серым, и никакого золотого города над ним, конечно, не было.

Она вспомнила, как ужасно закончилось то незабываемое лето, вспомнила, как уезжала из Петербурга, что творилось тогда у нее в душе, и ее невольно передернуло.

Дача, наверняка, давно пустовала, и это было хорошо – Таня не хотела бы сейчас встретить его... она не хотела и не могла даже мысленно произносить его имя. Не хотела и не могла после того, что случилось здесь шесть лет назад. Не хотела вспоминать о нем.

Зачем же тогда она приехала сегодня в Комарове?

Надежда столкнулась с Татьяной в подъезде. Татьяна сама окликнула ее, потому что иначе Надежда не смогла бы ее узнать. Джинсы на ней были те же, но кофточка другая – не такая куцая и дешевая. Но вот прическа... Вместо длинных темных волос на голове у нее была теперь короткая стрижка. Волосы прилегали к голове наподобие шапочки. К тому же были выкрашены в три разных цвета: фон светлый, а по нему расползались зеленые и бордовые пряди.

Надежда постаралась, чтобы на лице ее не выразилось откровенное изумление. Обрезать такие чудесные волосы и выкраситься как... как девчонка на дискотеке!

«Кажется, в двадцать семь лет такие вещи уже проходят... – неодобрительно подумала она, – впрочем, возможно я ничего не понимаю в современной моде. Во всяком случае она стала гораздо проще и вульгарнее, хотя гораздо моложе...»

– Я в магазин за продуктами! – крикнула Татьяна, так и не дождавшись от Надежды слов одобрения.

– Как ваши дела?

– Сегодня днем была в глазном центре Сидорова на Петроградской, меня смотрел врач, – бросила Татьяна и поспешно ретировалась.

«И не только там, – подумала Надежда Николаевна, – еще и в парикмахерскую успела».

Надежда собрала сумки, проверила, все ли в порядке в квартире, и решила уходить, не дожидаясь Татьяны, когда вдруг зазвонил телефон.

Звонила ее старинная знакомая Люба Сапожкова. Услышав Любин голос, Надежда тяжело вздохнула и опустилась в кресло – Сапожкова любила поговорить и делала это со вкусом при всякой возможности. Разговор с ней по телефону неизменно затягивался как минимум минут на сорок, так что Надеждин уход откладывался на неопределенное время. Люба, страшно довольная, что застала Надежду, сразу же взяла быка за рога.