«Ты просто этого не видишь. Ты разучилась видеть правду».

— Нет!

«Они придут за тобой, Медеан. Они знают, где ты. Они придут за тобой, и я буду свободна. И знаешь, что я решила сделать? Я решила сказать им, чтоб они отдали тебя мне, а иначе я спалю весь мир».

— Прекрати, — прошептала Медеан. — Пожалуйста, не надо.

«Выпусти меня. Только так ты еще можешь спастись. Выпусти меня».

Медеан закрыла лицо руками и затряслась от слишком долго сдерживаемых рыданий. Как они могли с ней так поступить? После стольких лет! Калами… Она так ему верила, а он, оказывается, только ждал момента, чтобы предать ее. А Бриджит! Бриджит, ее последняя надежда, кричала на нее, обзывала, забыв о том, какая кровь течет в ее жилах! Сын, ее родной сын, предпочел собственной матери эту маленькую ведьму… Столько лет борьбы, бескорыстного служения — и все ее бросили…

Медеан медленно подняла голову. Они бросили ее. Предали. Ни один из этих трусов и подхалимов, которых она возвысила до своего двора, чье счастье она вылепила собственными руками, палец о палец не ударил, чтобы помочь ей в борьбе с врагами. Они сбежали даже раньше, чем все остальные. Что ж, они за это поплатятся!

«Сжечь их всех!»

— Да, — Медеан встала. Колени больше не дрожали, слезы высохли. — Сжечь их всех.

Железная дверь была не заперта, только прикрыта, и на этот раз подалась легко. Медеан секунду постояла на пороге, купаясь в блаженном тепле, словно ребенок — в первых лучах летнего солнышка.

— Они за все поплатятся.

Словно во сне, Медеан направилась к клетке. Жар-птица припала к ее дну, с надеждой вытянув шею и полурасправив крылья. Она ждет. Она готова отомстить им.

В клетке не было двери в прямом смысле слова. Аваназий запер своей жизнью, а Медеан запечатала своей кровью. Только кровь могла открыть ее. Медеан вцепилась в прутья.

Бриджит будет первой. Ее предательство было самым подлым, ибо она предала не только Медеан, не только Изавальту, но и память своего отца! Она сказала, что Медеан готова была убить своего сына. Своего собственного сына… Но ведь она лишь хотела защитить его! А потом поняла, что только смерть может защитить его как следует…

Но сейчас-то что она делает? Разве сейчас она сможет спасти его?

— Он бы не стал тебя спасать, — сказала она себе. — Он бросил тебя так же, как все остальные.

Бросил… Да, он ее бросил. И он тоже поплатится. Они все поплатятся! На поясе у Медеан, там, где раньше висела связка ключей, болтался кинжал. Не кинжал, а так, игрушка, которой удобно вскрывать письма и чистить яблоки. Медеан вытащила его из изящных пробковых ножен и повертела в руках. Потом приставила острие к ладони…

«Я — императрица Изавальты! Все жизни принадлежат мне!»

«Нет. Вы просто разочарованная женщина…»

«Я императрица Изавальты!»

— Да!

«Все жизни принадлежат мне!»

— Сжечь их всех!

Ну зачем она видит, как Аваназий протягивает к ней руки — в точности, как говорила Бриджит. Он что-то говорит, но она не слышит его. Он прикасается, но она не чувствует. И все же он здесь. Может, он и вправду все время был здесь?

«Все это ерунда! Это мне только кажется! Я — императрица и я сожгу их всех».

«Нет».

Чья это мысль — ее или Аваназия?

— Нет! — Медеан отшвырнула нож. — Нет!

Жар-птица зашлась истошным криком, пробирающим до костей:

— Ты не можешь дать им уйти! Ты не можешь оставить их в живых!

Медеан попятилась от клетки. Споткнувшись о верстак, она вцепилась в край столешницы, как перед этим — в прутья клетки.

— Что я делаю!

— То, что должна. — Жар-птица расправила крылья. — Я — единственное, что у тебя осталось.

Где же правда? Медеан смотрела на Жар-птицу — ее ангела возмездия, ее защитницу, единственное существо, которое знает все ее секреты, все надежды и все страхи. Сакра обещал птице свободу, но ставил условия. Если же она сейчас освободит птицу — не будет никаких условий, никаких обещаний, никакого спасения. Неужели это и есть последняя правда тридцатилетнего кошмара? Что все должны быть одинаково наказаны за то, что забыли о своем долге? Что Изавальта должна сгореть?

Нет. Есть и другая правда. Эта правда в том, что она по-прежнему правительница Изавальты и должна защищать свою империю до последнего вздоха. Если Жар-птицу освободить, она найдет способ спалить Изавальту, неважно, сколько обещаний она даст. Сакра глуп. Медеан слышала голос птицы много лет и знает: ей верить нельзя, птица найдет способ, и Изавальта погибнет. Микель погибнет.

Медеан вернулась к клетке. Она все еще была достаточно высока, чтобы, встав на носочки и вытянув тощие старушечьи руки, дотянуться до железного крюка и снять с него клетку.

— Что ты делаешь!

Клетка оказалась тяжелой. Медеан уже и забыла, какая она тяжелая. Пришлось схватиться за кольцо обеими руками и неуклюже волочить ее по полу до верстака. Сама птица ничего не весила, а вот клетка оттягивала руки. Птица, пронзительным визгом выражая свое презрение, молотила крыльями в воздухе, чтобы удержать равновесие. Пламя лизало кожу Медеан, оставляя на теле полосы тупой боли.