Она все еще не вышла из оцепенения, но к лицу уже прилила кровь, и стало заметно, как поднимается и опускается под ворохом одеял ее грудь. Скоро она очнется. Конечно, проще всего было бы оставить ее в этом холоде насовсем. Но если Медеан будет чересчур слаба, она может умереть, прежде чем он получит от нее то, что ему нужно, а этого Калами не мог допустить.

Зажав в одной руке нож, другой он откинул одеяла. Медеан шевельнулась и застонала, но быстро затихла вновь. Калами принялся методично кромсать ножом ее одежду: мантию, корсаж, рукава, сорочки, юбки, нижние юбки, белье — до тех пор пока Медеан не осталась лежать обнаженной на подстилке из императорских тряпок. Если на ее одежде и были какие-то защитные заклинания, то теперь они исчезли, улетели в глухую зиму, и их не вернуть. Калами скривился от отвращения при виде нагого старческого тела. Вспомнив великолепные формы Лисицы, он поспешил снова прикрыть Медеан одеялом.

Затем Калами пододвинул к кушетке скамеечку для ног, сел на нее и постарался внутренне приготовиться к той страшной тяжести, которая всегда наваливалась на него, когда он колдовал в этом мире. Он пропустил веревку между пальцев, поцеловал, подышал на нее и открыл свою душу.

В синем-синем море

Есть остров, где на взгорье…

— бормотал он, обвязывая один конец веревки вокруг шеи Медеан. Он проверил, не слишком ли плотно завязан узел. Не хватало только удушить ее. Рано еще.

Древо древнее стоит,

А на нем орел сидит…

Воздух в комнате обступал его плотной стеной. Он все сгущался и холодел, пока Калами не стало казаться, что он вдыхает в легкие ледяной туман. Жар-птица тревожно пискнула, почувствовав, что в воздухе появилась одна из двух жизненно важных для нее стихий.

У орла того два глаза,

Хоть и зрение одно…

Веревка стала тяжелой, пальцы — толстыми и неуклюжими. Когда Калами взялся за свое запястье, руки его дрожали.

Так и я с тобою связан.

Врозь нам жизни не дано!

Веревка налилась свинцовой тяжестью, холод стал невыносимым. Ныло все тело, легким не хватало воздуха, в ушах звенело от напряжения. Калами поднял руку и дважды обернул веревку вокруг запястья.

Вместе верить, вместе знать,

Слышать, видеть, понимать!

С этими словами Калами упал на кушетку, растянувшись поперек императрицы, словно усталый любовник.

И вместе они увидели сон.

Калами, как и ожидал, был Аваназием, а Медеан была юной красавицей, на которую только что свалилось бремя власти, омрачив ее лицо тревогой, но еще не лишив ее света разума. Они стояли рядом на склоне холма в золотисто-красном свете уходящего дня. Глаза Медеан были закрыты, и она слегка покачивалась, ибо душа ее была в таком же бессознательном состоянии, как и тело на кушетке.

Калами поднял руку и коснулся ее глаз.

— Проснись, Медеан. Ты спала.

Медеан сонно заморгала, встряхнулась, подняла глаза и увидела того, кого давно мечтала увидеть.

— Аваназий! — Она, как ребенок, повисла в его объятиях, словно никогда и не слышала о приличиях и этикете.

— Медеан, — нежно пробормотал Калами, легонько проведя рукой по ее волосам.

— Мне приснился сон, Аваназий. Кошмарный сон. — Медеан игриво оттолкнула его, но ее руки по-прежнему покоились у него на плечах. Она стала рассказывать, и слезы потекли по ее щекам. — Я была старой, сумасшедшей женщиной, запертой в своем дворце. Я всего боялась — огня, Жар-птицы, своих слуг… А тебя со мною не было. Я убила тебя, Аваназий! — Она отшатнулась от него. — Я тебя убила.

— Ты не могла меня убить, — сказал он, накрывая ее руки своими ладонями. — Зачем? Я бы сам отдал свою жизнь за тебя. Ты ведь знаешь.

— Знаю. — Она кивнула, но плакать не перестала. — Но я бы никогда об этом не попросила…

Калами взял Медеан за подбородок, чтобы она взглянула Аваназию в глаза:

— Кто знает, возможно, тебе придется это сделать. Ведь ты императрица.

Теперь уже она оттолкнула его по-настоящему, отвернулась и стала смотреть на долину, что лежала внизу, под холмом. Калами узнал это место — здесь была заключена в клетку Жар-птица. Здесь Медеан в последний раз говорила с Аваназием. Здесь должно быть принято решение.

— Я не хочу быть императрицей! Пусть ею будет кто-нибудь другой. Освободи меня от этого.

— Ты действительно этого хочешь, Медеан? — спросил он, подходя ближе.

— Да! — Она резко обернулась к нему. — Всем сердцем. Если не буду императрицей, никто не будет меня обманывать, никто не станет добиваться моей любви ложью. Я буду просто собой, и мне уже не придется жалеть о том, что я появилась на свет.

Калами (в облике Аваназия) покачал головой:

— Я и не знал, что ты так глубоко это чувствуешь.