— Но я знаю, когда говорю «река», «лисица», о чем я говорю. А разве я после несчастья видела реку, лисицу?

— Слушайте, цыпушка, когда вы встанете на ноги, у нас с вами обо всем этом будет длинный разговор, обещаю вам! А сейчас мне бы хотелось, чтобы вы были умницей. Но одно вам надо усвоить: Вы замкнуты в рамках определенного, изученного, можно сказать, почти «нормального» процесса. Я вижу каждое утро десять стариков, которые не разбили себе голову, однако испытывают почти в точности то же самое. Пяти- или шестилетний возраст таков, примерно, предел их памяти. Они помнят свою школьную учительницу, а вот собственных детей или внуков не помнят. Это не мешает им перебрасываться иной раз в картишки. Они забыли почти что все, а карточные ходы и как скрутить цигарку — помнят. Вот так-то. Вы наделали нам хлопот своей амнезией, которая носит старческий характер. Будь вам сто лет, я бы сказал: «желаю здравствовать» и сбросил бы вас со счетов. Но вам двадцать. Поэтому нет и одного шанса на миллион, что вы останетесь такой, как сейчас. Поняли?

— Когда мне можно будет увидеть отца?

— Скоро. Через несколько дней с вашего лица снимут это средневековое украшение.

— Я бы хотела знать, что было.

— Немного погодя, мумия. Есть вещи, в которых я хочу быть вполне уверен, а если я слишком долго буду сидеть у вас, вы устанете. Ну-ка, номер вашей машины?

— 66-43-13 «TT-X».

— Вы нарочно называет номер в обратном порядке?

— Да, нарочно! Хватит с меня! Я хочу двигать руками! Хочу видеть отца! Хочу отсюда выйти! Вы каждый день заставляете меня повторять всякую чушь! Хватит с меня!

— Смирно, мумия.

— Не называйте меня так!

— Прошу вас, успокойтесь!

Я подняла руку — огромный гипсовый кулак. В этот вечер со мной было то, что врачи назвали «кризисом». Пришла сиделка. Мне снова привязали руки к кровати. Доктор Дулен стоял передо мной у стены, пристально глядя на меня злым, полным обиды взглядом.

Я бешено выла, не ведая, на кого я злюсь, — на него или на себя. Мне сделали укол. Я заметила, что пришли еще сиделки, еще врачи. Именно тогда, кажется, я впервые ясно представила себе свой физический облик. У меня было такое ощущение, словно я вижу себя со стороны, глазами тех, кто на меня в эту минуту смотрел. Бесформенное существо с тремя отверстиями, уродливое, постыдное, воющее. Я выла от омерзения.

Доктор Дулен не навещал меня целую неделю. Я сама много раз просила вызвать его. Моя сиделка, которой, должно быть, сделали выговор после моего «кризиса», отвечала на вопросы нехотя. Руки мне она отвязывала только на два часа в день и эти два часа не спускала с меня глаз, подозрительно и напряженно следя за мною.

— Это вы дежурите при мне, когда я сплю?

— Нет.

— А кто?

— Другая.

— Я хотела бы видеть отца.

— Нельзя.

— Я хотела бы видеть доктора Дулена.

— Доктор Динн не позволяет.

— Скажите мне что-нибудь.

— Что?

— Что угодно. Поговорите со мной.

— Запрещено.

Я смотрела на ее большие руки, они казались мне такими красивыми и надежными. Наконец она почувствовала мой взгляд, он ее стеснял.

— Нечего следить за мной, перестаньте.

— Да ведь это вы следите за мною.

— Приходится, — отвечала она.

— Сколько вам лет?

— Сорок шесть.

— Сколько времени я здесь?

— Семь недель.

— Это вы ходили за мной все семь недель?

— Я. Теперь уж хватит.

— А какая я была в первые дни?

— Лежали неподвижно.

— Бредила?

— Случалось.

— А что я говорила?

— Ничего интересного.

— Ну что, например?

— Не помню.

К концу второй недели, второй вечности доктор Дулен зашел в мою комнату с каким-то свертком под мышкой. На нем был непромокаемый плащ, забрызганный грязью. В оконные стекла барабанил дождь.

Он подошел ко мне, очень быстро, не нажимая, чуть-чуть прикоснулся к моему плечу, сказал:

— Здравствуйте, мумия.

— Долго же я ждала вас.

— Знаю, — ответил он. — А я зато получил подарок.

Он рассказал мне, что кто-то, кто живет за стенами клиники, прислал ему после моего «кризиса» цветы. Букет из георгин, потому что это любимые цветы госпожи Дулен, а к букету был приложен брелок с кольцом для ключей от машины. Дулен показал мне эту вещицу. Она была золотая, круглая, похожая на висячий замочек, заводилась как будильник. «это очень удобно, когда стоишь в »голубой зоне«», — сказал Дулен и объяснил, что такое «голубая зона» (голубая зона — район внутри города, где установлены особые правила уличного движения, в частности, ограничивающие время стоянки автомобиля).

— Это вам мой отец подарил?

— Нет. Одна дама, она взяла вас на свое попечение после кончины вашей тетушки. В последние годы вы встречались с ней гораздо чаще, чем с отцом. Зовут ее Жанна Мюрно. Она поехала вслед за вами в Париж, когда вас сюда перевезли. Справляется о вас три раза в день.

Я ответила, что это имя ничего мне не говорит. Дулен взял стул, подсел ко мне, завел свой будильничек-брелок и положил его у моего плеча на кровать.

— Через четверть часа он зазвонит. И мне надо будет уходить. Вы хорошо себя чувствуете, мумия?