– Ну, как же!
– Николай Кондратьевич начал раздражаться.
– Ты уйдешь, а вот это все кругом, - он развел руки в стороны и потряс ими, - останется! Ветер будет листочки шевелить, - указал он на окно.
– Голуби будут на окошко садиться! Баба твоя с другими будет любезничать! А тебя не будет, понимаешь, не будет! Не будет! Это ты понимаешь?

Николай Кондратьевич кричал, поднявшись над подушкой, и тряс головой. Ивану Сергеевичу стало жалко его, захотелось успокоить, но он не знал какие слова сказать. Будь на месте Николая Кондратьевича коростелевский мужик, он нашел бы слова, успокоил, а тут городской, начальник, видать, ляпнешь что-нибудь не так, обидется, и Поздняков молчал.

– Ну, дошло?
– Николай Кондратьевич упал на подушку затылком, но продолжал смотреть на Ивана Сергеевича.

Поздняков решил, что он ждет ответа, и сказал, стараясь говорить как можно ласковей, чтобы не раздражать Николая Кондратьевича:

– Но другие-то будут...

– Другие...
– засмеялся Николай Кондратьевич над глупостью Позднякова.
– То другие, а тебя-то не будет! Тебя... вот этого-то, вот этого...

– Не будет, - ласково подтвердил Иван Сергеевич.
– Когда-то помирать надо... Бессмертных-то нет...

– А-а! Что с тобой толковать!
– устало отвернулся Николай Кондратьевич. Так он лежал несколько минут, потом снова взглянул на Позднякова, взглянул, как показалось тому, с любопытством и пробормотал, усмехнувшись: - Платон!

К вечеру, когда солнце ушло за высокий дом, Николай Кондратьевич, кряхтя, поднялся, взглянул на Ивана Сергеевича и сказал:

– Пойдем, что ль, разомнемся! Подышим!

Он начал одеваться, не глядя на Позднякова, будучи уверен, что тот тоже собирается.

Они вышли на улицу, и пошли по широкой заасфальтированной тропинке мимо пыльной кирпичной стены пятиэтажного больничного корпуса с правой стороны. Слева был сквер. Листья на деревьях еще по-весеннему свежи. Трава нежная, ярко-зеленая. Тихо. Слышно только, как лениво перебрасываются словами два парня, нагружая машину белыми узлами простынь. Иван Сергеевич и Николай Кондратьевич шли молча, друг на друга не смотрели. Поздняков ждал, когда заговорит хмурый спутник. Ведь недаром же он пригласил его на прогулку.

– У меня тоже рак...
– наконец заговорил Николай Кондратьевич.
– И у соседей наших тоже, - добавил он, потом продолжил раздраженно: - И ведь знают, знают! И темнят, себя обмануть стараются! А толк-то, толк-то какой от этого!

– Может, им легче так...
– тихо ответил Иван Сергеевич.

– Легче!
– усмехнулся Николай Кондратьевич.
– А что же ты?..

Он не договорил, но Поздняков его понял.

– Да срок, видать, пришел... Чего же маяться?

– Вот я и спросить у тебя хотел... Ты теперь знаешь, что жить осталось с гулькин нос, и тебе, я вижу, не страшно умирать... Срок, говоришь, пришел! Ну а жил-то ты зачем? Зачем жил-то?

– Как зачем? Жил, и все... Детей растил... Трое у меня! Внуки есть! Игорек в первый класс ходит... Работал... Землю пахал...

– Пахал! В том-то и дело, что всю жизнь пахал, а счастье, радость хоть видел? Знаешь хоть, что это такое?

– Счастье...- задумался Иван Сергеевич и вспомнил, как ждали они с женой первенца, как в том же году переехали в новую избу, вспомнил кудрявые серебристые ветлы возле калитки, желтое волнующееся поле, ровный стрекот комбайна...
– А ты женатый?
– спросил он, вспомнив, что к Николаю Кондратьевичу в больницу никто ни разу не приходил.

– Был...
– буркнул тот, - Давно уж...

– Не ужились, значит... А у меня баба хорошая! И девки тоже ничего живут! А сын вообще, дай Бог каждому... тут он, в столице! В школе, директор...

– Сын, девки! А сам-то, сам-то был счастлив?

– А как же! Сын, говорю, директором! И девки дружно живут...

Сын Сергей почти каждый день навещал Позднякова. Часто приходил вместе с женой Ириной и шестилетней дочерью Светланой. Ира тоже работала учителем. Они были в отпуске и никуда не поехали, чтобы почаще бывать с отцом. Когда пришел срок Ивану Сергеевичу выписываться из больницы, Сергей привез его домой, привез на такси как генерала, прямо к подъезду. Поздняков после лечения чувствовал себя хорошо. Боль в груди рассосалась, успокоилась, лишь изредка напоминала о себе. "Поживу я еще! Поживу!
– бодрился сам перед собой Иван Сергеевич.
– Курносая потомится, ожидаючи!" Ира к их приезду приготовила стол. Поздняков, посмеиваясь, рассказал, как Николай Кондратьевич выспрашивал у него о счастье, как маялся. Видать, не сумел жизнь построить, хоть и при должности хорошей был, и бабы, говорит, его любили, а ослабел, навестить в больнице некому. Вот и начал томиться, зачем жил, да так ли жил?

– Спросил он у меня о счастье, - рассказывал Иван Сергеевич, - а я Марусю вспомнил, вас еще маленькими, вот такими, - прижал он к себе внучку. Она сидела рядом.
– Избу, ветлу возле нее, деревню, поле... Нет, думаю, счастье не обошло меня, не обошло!

– Пап, - сказал Сергей, обнимая зачем-то Иру за плечи, - а ты знаешь, мы Светланке братика покупать собрались! К Новому году купим... Света ему уже имя придумала. Пусть, говорит, будет, как деда, Иван Сергеевич!

– Ну, внучка! Ах ты, озорница! Братца ей захотелось!
– снова прижал к себе Поздняков Свету и заметил, что сноха покраснела, взглянула на Сергея с укором, зачем, мол, до времени говоришь.
– А ты, дочка, не стесняйся! обратился он к ней.
– Это дело главное, тут стесняться нечего... Вам, я соображаю, нужно, раз такое дело, отдохнуть от духоты городской. Собирайтесь-ка вы к нам, в деревню!