— Если ты хочешь выставлять меня… нас на посмешище, — сказал Мур, — я и дальше могу зайти. Объясни, для чего нужно было приезжать на этот Бал и объявлять о выходе из Круга у всех на глазах? Можно было просто пропустить все Балы, проспать до весны и не возобновлять больше контракты.

— Нет. Я женщина, я не могла отказаться от последнего Бала — последнего в году, и вообще последнего, — с твоим подарком на пальце, зная, что все окружающие в глубине души завидуют нам — нашей смелости, если больше нечему,

— а может быть, нашему счастью!

— О'кей, — согласился он, — я выпью за это… за тебя, во всяком случае! — Он осушил бокал. Не было камина, куда его можно бросить, и как ни нравился Муру этот жест, пришлось поставить бокал на стол.

— Потанцуем? Я слышу музыку.

— Не сейчас. Давай пока просто посидим, есть что выпить.

— Хорошо.

Когда все часы Лондона били одиннадцать, Леота пожелала узнать, где Юнгер.

— Он ушел сразу после обеда, — сказала ей стройная девушка с пурпурными волосами. — Наверное, желудок… — она пожала плечами, — или пошел взглянуть на «Глобус».

Леота нахмурилась и взяла себе еще бокал.

Потом они танцевали. Мур не замечал ни зала, через который они двигались в танце, ни других танцующих. Все они были безликими персонажами в книге, которую он уже отложил. Только танец был реален — и женщина, с которой он танцевал.

Время — это трение, решил он, разжигающее огонь в глазах. Я получил все, чего хотел, и по-прежнему хочу еще больше. Я это преодолею.

Зал был окружен зеркалами. Сотни Элвинов Муров танцевали с сотнями Леот (урожденных Мейсон). Они танцевали на всех своих Балах за последние семьдесят с чем-то лет — от лыжных курортов Тибета до подводного Сундучка Дэви Джонса, от новогоднего приема на орбитальном спутнике до плавучего Дворца Канаями, от Дня Всех Святых в карлсбадских пещерах до майских праздников в Дельфах — они танцевали всюду, и сегодня был их последний бал. «Доброй ночи, леди…»

Она положила голову ему на плечо и молчала, ее дыхание касалось его шеи.

— Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи, — слышал он собственный голос, и они покинули Бал с полуночными колоколами, рано, рано, и Рождество настало, когда они сели в прыгомобиль и сказали шоферу Круга, что возвращаются.

Они прошли мимо стратолайнера к «Стреле», которая их привезла, прошли по пушистому снежку, укрывшему землю, и взошли на трап.

— Не хотите ли убавить яркость освещения? Или предпочитаете поярче? — спросил голос над ухом, когда Лондон с его часами и Тауэром остался внизу.

— Убавь.

— Не хотите ли чего-нибудь перекусить? Или чего-нибудь выпить?

— Нет.

— Нет.

— Не нужно ли прочитать вам статью на любую интересующую вас тему? — Пауза. — Или беллетристику? — Пауза. — Или поэзию? — Пауза. — Не хотите ли просмотреть каталог? — Пауза. — Или, может быть, включить для вас музыку?

— Музыку, — сказала она. — Тихую, чтобы не отвлекала.

Минут через десять полусонный Мур услышал голос:

С рукоятью из пламени, наш хрупкий клинок-талисман вонзается в тьму под Полярной звезды комментарий колючий, срезая острые шипы помилованной преисподней, расплескивая свет, который во тьме не светит.

Узоры песни, вплетенные в жалящий полет, зачищены и выскоблены подстать идиотской теме.

Здесь, в освобожденном хаосе, взвиваясь над кочующей логикой, формы черной записи ложатся черным трафаретом на огонь.

— Выключи, — сказал Мур. — Тебя не просили читать!

— Я не читаю, — произнес голос. — Я сочиняю.

— Что?!

Окончательно проснувшийся Мур повернулся на голос, и кресло сразу поменяло форму, пристраиваясь к нему. Над изголовьем пары кресел, следующей сзади за ними, торчала пара ступней.

— Юнгер?

— Нет, Санта-Клаус. Ха! Ха!

— Что вы тут делаете, возвращаясь так рано?

— Вы только что ответили на ваш вопрос, разве нет?

Мур фыркнул и откинулся в кресле. Рядом тихо посапывала Леота, превратившая кресло в кровать.

Он закрыл глаза, но, помня о присутствии посторонних, никак не мог вернуться к прежней сонливой расслабленности. Послышался вздох, приближающиеся шаркающие шаги. Мур не открывал глаза, надеясь, что Юнгер отвалит и отправится спать. Но тот поступил иначе.

В салоне неожиданно взорвался его мощный баритон:

— Был я в Сент-Джеймсской больни-и-це, с милою ездил прости-ить-ся, — ревел Юнгер. — На белом столе лежала она, чиста, далека, холодна…

Мур выбросил левую руку, целя барду в живот. Цель была обширна, но удар был слишком медленным. Юнгер перехватил и отвел кулак, расхохотавшись.

Леота встрепенулась и поднялась.

— Что вы тут делаете? — спросила она.

— Сочиняю… самого себя. — Поэт подумал и добавил:

— Поздравляю со светлым праздником Рождества!