Джил тоже сидела и слушала.

Когда говорил Рендер, слушали все. Бинни улыбалась, взяв второй бокал. Рендер говорил как диктор и с иезуитской логичностью. Ее босс — человек известный. А кто знает Минтона? Только сослуживцы. Творцы знамениты, а она секретарша Творца. О Творцах знает всякий. Подумаешь — быть специалистом по сердцу или по костям, анестезиологом или по внутренним болезням! А ее босс был мерилом славы. Девушки вечно спрашивали ее о нем, о его магической машине…

"Электронные Свенгали", так назвал их «Тайм», и Рендеру было отведено три столбца — на два больше, чем другим (не считая Бартельметца, конечно).

Музыка сменилась легкой классической, балетом. Бинни почувствовала ностальгию, ей вновь хотелось танцевать, как бывало в давние времена. Праздник, компания вкупе с музыкой, пуншем и декорацией заставили ее ноги медленно притоптывать, а мозг — вспоминать свет, сцену, полную цвета и движения, и себя. Она прислушалась к разговору.

— …если вы можете передавать им и воспринимать их, значит, можете и записывать? — спрашивал Минтон.

— Да, — ответил Рендер.

— Я вот что подумал: почему не пишут больше об этих ангельских вещах?

— Лет через пять-десять, а может и раньше — напишут. Но сейчас использование прямой записи ограничено — только для квалифицированного персонала.

— Почему?

— Видите ли… — Рендер сделал паузу, чтобы закурить, — если быть полностью откровенным, то вся эта область под особым контролем, пока мы не узнаем о ней побольше. Если это дело широко обнародовать, его могут использовать в коммерческих целях… и, возможно, с катастрофическими последствиями.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что мог бы взять вполне стабильную личность и построить в ее мозгу любой вид сна, какой вы способны представить, и множество таких, каких вы представить не сможете — полный диапазон от насилия и секса до садизма и извращений, сон о заговоре с полностью исторической основой или сон, граничащий с безумием; сон о немедленном выполнении любого желания. Я даже мог использовать визуальное искусство, от экспрессионизма до сюрреализма, если хотите. Сон о насилии в кубистической постановке — нравится? Пожалуйста. Можете даже стать лошадью в «Гернике». Я мог бы записать все это и проиграть вам или кому угодно множество раз.

— Вы бог!

— Да, бог. Я мог бы сделать богом и вас тоже, если бы вы захотели, мог бы сделать вас Создателем и дать пережить все Семь Дней. Я управляю чувством времени, внутренними часами и могу растянуть реальную минуту в субъективные часы.

— Рано или поздно такие вещи произойдут, не так ли?

— Да.

— И каковы будут результаты?

— Никто не знает.

— Босс, — тихо сказала Бинни, — вы могли бы снова вернуть к жизни воспоминания? Могли бы воскресить что-то из прошлого и дать ему жизнь в мозгу человека, и чтобы все это было бы реальным?

Рендер прикусил губу и как-то странно поглядел на нее.

— Да, — сказал он после долгой паузы, — но это не было бы добрым делом. Это поощряло бы жизнь в прошлом, которое сейчас не существует. Нанесло бы ущерб умственному здоровью. Это регресс, атавизм, невротический уход в прошлое.

Комната наполнилась звуками "Лебединого озера".

— И все-таки, — сказала Бинни, — я хотела бы снова стать лебедем.

Она медленно встала и сделала несколько неуклюжих па — отяжелевший, подвыпивший лебедь в красновато-коричневой одежде. Затем она покраснела и поспешно села, но засмеялась, и все засмеялись с ней.

— А куда бы хотели вернуться вы? — спросил Минтон Хейделла.

Маленький доктор улыбнулся.

— В один летний уикэнд моего третьего года в медицинской школе, — сказал он. — Да, я истрепал бы эту ленту за неделю. А как насчет тебя, сынок? — спросил он Питера.

— Я слишком мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, — ответил Пит. — А вы, Джил?

— Не знаю… Думаю, хотела бы снова стать маленькой девочкой, и чтобы папа, мой любимый папа, читал мне воскресными зимними вечерами. — Она взглянула на Рендера. — А ты, Чарли? Если бы ты не был в данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть?

— В этом самом, — с улыбкой ответил он. — Я счастлив как раз там, где я есть, в настоящем, которому принадлежу.

— Ты и в самом деле счастлив?

— Да, — сказал он и взял еще бокал пунша. — Я и в самом деле счастлив. — Он засмеялся.

Позади него послышалось тихое посапывание. Бинни задремала.

А музыка кружилась и кружилась, и Джил смотрела на Рендеров — то на отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал. Она разглядывала его. Кем он будет через десять-пятнадцать лет? Знаменитым гением? Светилом какой-нибудь еще неизвестной науки? Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.

— …но это могло быть подлинной формой искусства, — говорил Минтон, — и я не понимаю, чего ради цензура…

Она посмотрела на Рендера.

— Человек не имеет права быть безумным, — сказал Рендер, — и никто в наше время не имеет права на самоубийство…

Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул руку.

— Я устала, — сказала она. — Ты не отвезешь меня домой?

— Чуть позже, — ответил он. — Дай Бинни еще немножко подремать. — И он снова повернулся к Минтону.