– Но нравится она вам не настолько, чтобы самому принять ее?

– Да. Я нахожу в этом причину, чтобы жить, а не чтобы умереть. Возможно, это ущербная радость. Но ведь я ущербен. А вы?

– Я просто совершила ошибку, И все.

– Насколько помню, они проводят самую тщательную, исчерпывающую проверку. И осечка со мной произошла только по одной причине: они не могли предвидеть, что это место может пробудить в ком-то желание жить дальше. Возможно, что и с вами произошло что-то похожее?

– Не знаю. Пожалуй...

В дни, когда небо оставалось ясным, они отдыхали в желтом тепле солнца, играли в простенькие игры, а иногда разговаривали о пролетающих птицах, о плавающих, дрейфующих, ветвящихся, покачивающихся и цветущих обитателях луж на песке. Она никогда не говорила о себе, не упоминала, что привело ее сюда- любовь, ненависть, отчаяние, усталость или ожесточение. Нет, она говорила только о том, что их занимало в ясные дни, а когда погода не позволяла им выйти из хижины, смотрела на огонь, спала или полировала его броню. Гораздо, гораздо позднее она начала петь или насвистывать обрывки модных или давно забытых песен. А если ловила на себе его взгляд, сразу умолкала и находила себе другое занятие.

И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:

– Мне кажется, я начинаю вас любить, Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.

После долгой паузы она сказала:

– Как-то очень странно чувствовать это... здесь... при подобных обстоятельствах.

– Да, - отозвался он немного погодя. После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку - человеческую - и ощутила его ответное пожатие.

– Ты мог бы?
– спросила она гораздо, гораздо позднее.

– Да. Но я раздавлю тебя, девочка.

Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке - неметаллической.

– Мы что-нибудь придумаем, - сказала она, и, разумеется, они придумали,

В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.

Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже Почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:

– Космолет.

– Да, - ответил он и взял ее руку,

– Полный людей.

– Думаю, их там не так уж много.

– Грустно.

– Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.

– И все равно это грустно.

– Да, Сегодня. Сегодня вечером это грустно.

– А завтра?

– Наверное, тоже.

– А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?

– Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.

Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот:

– Что станется с нами?
– сказала она.

– Станется?
– повторил он.
– Если тебе хорошо так, то ничего менять не надо. А если нет, скажи мне, что не так.

– Ничего, - ответила она.
– В этом смысле - вообще ничего. Так, какой-то страх. На душе кошки скребут, как говорится.

– Ну, тогда поскребу и я, - сказал он, поднимая ее словно перышко.

И со смехом унес ее в хижину.

А позже, много позже он вырвался из глубин словно наркотического сна - или его разбудили ее рыдания. Что-то случилось с его чувством времени - казалось, прошло много минут, прежде чем ее образ зарегистрировался, а промежутки между ее рыданиями казались неестественно долгими и растянутыми.

– Что... это?
– спросил он, вдруг осознав легкое жжение в бицепсе.

– Я не хотела... чтобы ты... просыпался, - сказала она.
– Пожалуйста, постарайся снова заснуть.

– Ты из Центра, так? Она отвела глаза.

– Неважно, - сказал он.

– Усни. Пожалуйста. Не теряй...

– ...того, что требует седьмой пункт, - докончил он за нее, - Вы всегда свято выполняете условия контракта.

– Это не все... для меня.

– Ты в тот вечер сказала правду?

– Это стало правдой.

– Ну конечно, другого сейчас ты сказать не можешь. Седьмой пункт...

– Негодяй!
– воскликнула она и дала ему пощечину.

Он засмеялся, но его смех оборвался. На столе рядом с ней лежал шприц и две пустые ампулы.