Мы выбрались.

Когда я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце, моей первой реакцией было чувство безграничного недоумения. Как?..

Потом я умер.

Я не припоминаю крика, хотя Мисси Воул и говорила, что я закричал и стал судорожно хватать воздух правой рукой. Потом я напрягся, расслабился, затих. Ей лучше знать, бедняжке, ведь это случилось в ее постели.

Безумная мысль промелькнула в моем мозгу за миг до моей смерти: Вытащи седьмую булавку… Почему, я понятия не имел.

Я помню ее лицо, зеленые глаза, обычно скрывающиеся за длинными ресницами, розовые губы, слегка приоткрытые в улыбке. Потом я почувствовал боль, изумление, и только теперь до меня, кажется, донесся звук выстрела, поразившего меня, но тогда я его не слышал.

Позднее доктор рассказал мне, что я не испытывал сердечной недостаточности, несмотря на все проявленные мной симптомы, и что почувствовал боль в груди и потерял сознание без какой-либо очевидной причины. К тому времени я уже понимал, что в этом-то все и дело, и я просто хотел выбраться из Амбулатории и прямо отправиться в Крыло 18 Библиотеки, ячейка 17641, чтобы разобраться с последствиями своей кончины.

Но они удерживали меня несколько часов, настаивая, чтобы я отдохнул. Идиоты! Если со мной все в порядке, то почему я должен отдыхать?

И, конечно, я не мог отдыхать. Как? Я только что был убит.

Я был перепуган и в крайнем замешательстве. Кто мог пойти на такое? И запоздалая мысль, зачем это им?

Пока я валялся там, окруженный стерильной белизной, то потея, то впадая в озноб, я понимал, что должен идти, и я хотел пойти и быстро разобраться, что со мной сделали. Но я только что перенес сильнейшее потрясение и испытывал физический страх перед тем, что увижу, перед доказательством содеянного. Некоторое время это подавляло меня, и я не пытался встать. Я был также достаточно разумен, чтобы понять, — пока не ослабнут эти первые эмоции я не буду ни на что годен.

Поэтому я покорился, заставил себя думать. Убийство. В сущности, неслыханное дело в наше время. Я не мог припомнить, когда было совершено последнее убийство, где бы то ни было, а ведь я находился в более выгодном положении, чем многие другие, чтобы знать о таких вещах. Профилактические меры для улучшения состояния и эффективное подавление насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное, преднамеренное убийство, такое, как в моем случае… Нет, все это было ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в Доме на каждого, это было практически невозможно.

Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь…

Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного горла, подействовал мне на нервы.

— Хорошо сказано, старый крот! — решил я внутри себя. — Полагаю, что к этому можно относиться с определенной долей иронии.

— Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!

— Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство смешным делом.

— Когда жертва — это мы, да?

— Ты употребил не то местоимение.

— Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.

— Я не убийца! Я никогда никого не убивал!

Я подавил другой смешок в самом его начале.

— Как насчет самоубийства? Как насчет меня?

— Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?

— Ты — ничто! Ты даже не существуешь!

— Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я — настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.

— Никогда!

— Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!

Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им заслуженное забвение.

Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я был, одновременно понимая, что ругань — тоже патологическая вспышка, вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая потребуется на текущий день.

Мы должны были ждать момента, когда я начну двигаться. Я это тоже знал. Ждать и прикрывать. Чем больше времени пройдет, пока я смогу действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и понимали, что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.

Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим слабостям может дорого обойтись. Его придется отложить.

Я заставил себя подняться и пересек комнату, чтобы вглядеться в седоволосое, темноглазое отражение моих пятидесяти годов в зеркале, висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я ухмыльнулся своей кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.