Как-то осенью набрели фроловские охотники на незнакомый след, пошли по следу и видят — стоит новое зимовье: мох между бревнами еще космами висит. Возле зимовья огород, три колоды пчел, на жердях медвежья шкура сохнет, на суку кедра кабаний окорок вялится. Хозяина дома не было. Охотники зашли в зимовье, вскипятили чайку, напились, посудачили да и пошли своей дорогой. Только кто-то из них заметил:

— И чего человек живет в такой глухомани? Только небо коптит.

— Право слово, коптяй и есть, — добавил другой.

Скоро к заимке пролегла через пади и мари узкая тропинка. Охотники стали наведываться к нелюдимому человеку, узнали его имя и фамилию, да кличка уже прилипла к нему пуще еловой смолы. На веки вечные превратился он в Коптяя. Коптяевскими стали звать и заимку, и падь, и ручей.

Старик Коптяй встретил партизан неприветливо. Давно он не выходил из тайги, не знал, что творится на белом свете. Он стоял у зимовья, опершись на ружье, и даже не унимал собак. К нему подошел Богатырев, поздоровался, предложил табаку, рассказал новости, и старик крикнул, наконец, на своих лаек почти ласково:

— Цыц, язви вас!

А когда через несколько дней партизаны снова отправились в поход, Коптяй пошел проводником.

Коптяевская заимка превратилась в главную базу партизанского отряда. Партизаны построили вокруг нее еще несколько изб, баню, склады для продовольствия и боеприпасов. Здесь же находились партизанский госпиталь, оружейная мастерская и даже фабрика ручных гранат.

На заимке постоянно находились Лука Лукич со своим другом Максимом Петровичем, Левка, Сун, Кеша, Коля и дядюшка Ван Фу. С кухней передвигаться по тайге было невозможно, и повар занимался теперь заготовкой продуктов: сушил и солил оленье и козье мясо, добытое партизанами на охоте, пек хлеб на весь отряд, сушил сухари, собирал целебные травы для леченья больных и раненых.

Лука Лукич заведовал всем хозяйством. Максим Петрович и Гриша Полторы бродяги, у которого очень медленно заживала раненая нога, ремонтировали оружие. А когда после удачного налета на склад боеприпасов партизаны принесли несколько ящиков динамита, они стали делать ручные гранаты, начиняя динамитом консервные банки.

Кеша и Коля, несмотря на строжайший запрет Ивана Лукича, два раза убегали вслед за партизанским отрядом, за что и получали нагоняи. Смирились они со своей участью «тыловых крыс» только после того, как командир приказал всем мальчикам нести охрану заимки, предупредив, что если они уйдут с поста, то разговор будет «по-партизански».

Кешка ударил об землю свою бескозырку и на потеху всему отряду крикнул:

— Нет правды на земле, нет ее и выше — сказал маляр на крыше! — и пошел к Максиму Петровичу получать американский карабин.

Коля считал себя работником штаба, лихим военным и потому гораздо тяжелее остальных ребят перенес этот удар. На одной из захваченных в бою повозок Коля нашел великолепные галифе малинового цвета и английский темно-зеленый френч. Не беда, что все это шилось на довольно солидного вояку и френч больше походил на пальто. Коля обрезал его полы так, чтобы из-под них виднелись штаны, и засучил рукава. Так же смело он расправился со штанами. В довершение своего наряда он выпросил у Кешки пулеметную ленту, туго перепоясался ею и развесил на ней все свое оружие. Спереди у него грозно свисала граната-бутылка, слева — обрубленная дядюшкой Ван Фу никелированная сабля, заменившая ему, как Коля объяснил, морской кортик; справа через плечо была надета кожаная сумка. Бравый вид Коли Воробьева приводил партизан в восторг и вызывал нескрываемую зависть не только у всех деревенских ребят, когда он ходил с дедом Коптяем в ближнее село, но даже и у Кешки, хотя пулеметчик тоже не мог пожаловаться на бедность своего костюма и оружия.

Кеша носил кожаные штаны, бушлат, неизменную тельняшку. Он был весь во всех направлениях обмотан пулеметной лентой, на поясе у него болтались даже две американские гранаты. Однако Кешка с болью в сердце сознавал, что такого залихватского форса, как у Коли Воробьева, у него не было.

Вот уже прошла неделя, как партизанский отряд ушел на «операцию», то есть в новый поход против американцев, которые захватили сучанские копи и всю сучанскую железнодорожную ветку.

На заимке жизнь текла так же размеренно и четко, как на корабле: Лука Лукич ввел здесь строгие судовые порядки. Круглые сутки караул нес охрану заимки, а остальные партизаны от зари до зари были заняты работой. Бывший шкипер приказал, чтобы даже «подвахтенные» в карауле не сидели сложа руки, а заготовляли на зиму виноград и ягоды лимонника. Из винограда дядюшка Ван Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную службу мальчики несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения караульной службы привлекались все легкораненые.

…Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.

— Кстати запасаешься! — пожал ему руку Лука Лукич.

— Никак уходим?

— Да вот думаю вас с Николаем в село послать.

— Какая нужда?

— Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе.

— Это мы живо провернем! — важно сказал Коля. — В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел.

Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.

Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.

Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги.

Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку.