– Вот стерва, вот сука паршивая, - говорил Виктор на улице, - ты у меня, погоди, завертишься, сволочь!
– и Виктор поворачивал с силой зажатый в воздухе кулак.
– В ногах будешь валяться, рвань!
– И Вавич шаркнул на ходу по панели, откидывал ногой Воронина.
– Все уж, небось, погань вынюхала, и хвост под лавку!

У своей двери Вавич тыкал узким ключом, не попадал в щелку французского замка.

Не позвонил, а стал дубасить кулаком в дверь.

– Отворяй!
– крикнул через двери Фроське. Фроська придерживала одной рукой у живота тряпки какие-то. В коридоре валялись скомканные газеты.

– Что за кабак!
– и Виктор пошел по коридору в кухню - да просто руки вымыть!
– он видел свет из Груниной двери. Заглянул боком глаза. Горели обе лампы, гардероб стоял настежь.

И ветерок продул под грудью. Виктор все еще хмурился, стал мыть под краном лицо, шею.
– Барыня ужинали?
– спросил Виктор с зубной щеткой во рту.

– Чего-с?
– подскочила Фроська.

– Барыня, - крикнул Вавич, - ужинали, я спрашиваю?

– Барыня уехали, - и Фроська вывернулась на месте. Виктор ткнулся к крану и пустил воду вовсю.

– Часа как не с два, как уехали, - слышал Виктор сквозь шум струи, и Фроська тарелками бренчит для виду, проклятая.
– На вокзал извозчика рядили.

Виктор вышел из кухни. Фроська закрыла кран - так и бросил.

И сразу показалось, что пусто стукают шаги по квартире, фу, даже жутковато будто стукают.

На Грунином зеркале не было флакончиков. Синими полосами глянул с кровати пустой матрац.

Не отрицаю

– НУ ЧТО такого, что револьвер, - кричала Таня, - ведь он же не стрелял ни в кого, это ж доказать еще надо! Да!
– И Ржевский видел, что пламя, черное пламя ходит в глазах.

– Да, милая моя, ведь отлично ж ты знаешь, что запрещено при исключительных положениях и хранение и ношение.

– А у тебя?
– крикнула Таня.

– Так у меня ж с разрешением, - и Ржевский вытягивал из кармана замшевую маленькую, как портмоне, кобуру, - и всегда оно тут со мной, вот изволь, - и он вытащил из кобуры из карманчика бумажку, - и вот револьвер, - он вертел в руке маленький дамский браунинг, - у меня клиентские документы, я с ними езжу - понятно. Это ж для самообороны, но им, конечно, можно убить человека наповал - и понятно, что без разрешения...

– Да, а ведь там они пытают! Они там такое делают, мерзавцы, связанному человеку...

– Ну-ну-ну!
– и Ржевский приподнял руку.
– Отлично они знают, с кем...
– и Ржевский повернулся и старался спокойными шагами идти к этажерке, зацепил пальцем книгу.

– Да, а они там глаза давят, выдавливают глаза, свяжут и... да что ты мне говоришь, - Таня вскочила с места, - Саньке сам товарищ рассказывал, студент, ему самому давили! Полицейский! И что угодно делают.

– Не отрицаю, - раскачивался на ноге Ржевский, глядел на корешки переплетов, - попасть, конечно, в этот застенок - тут уж власть защищает самое себя, - и он повернулся к Тане, развел руками.
– Но ведь он в тюрьме, а не в участке. Вот только что мне удалось узнать.
– Ржевский говорил тихим матовым голосом.

Таня насторожилась, она глядела отцу в лицо, но глаз его не видно, смотрит с серьезной печалью в угол.

– Да узнать пришлось, если это правда, конечно, - громко сказал Ржевский и твердо глянул на Таню, - что револьвер-то этот какой-то очень нехороший...

– Что? С убитого городового?
– быстро сказала Таня. Ржевский печально закивал головой, глядел из-под низу на Таню, и Таня видела, что высматривает, как она.

– Кто это говорит?
– крикнула Таня, совсем подступила к отцу, и Ржевский не мог не поднять глаз - и он заволок глаза стеклом и глядел, как с фотографии.

– Да видишь ли, тут трудно знать точно что-либо. Но вот будто бы номер, оказывается, револьвера не сходится с номером, что у этого убитого, и будто бы как его?
– Ржевский сморщился, чтоб опустить глаза.
– Да ну? он щелкнул пальцами.
– Ну, тот, что арестовал его, околоток этот - Вавич!..

– Что? Что?
– Таня уперлась коленями в коленки отца и пристально глядела ему в глаза.
– Что Вавич?

Совсем как жена глядела, когда пришлось - постоянно почему-то приходится вот такие комиссии принимать!
– пришлось рассказывать, как погиб ее отец в крушении в вагоне, - от старика каша одна осталась, по запонкам только и опознали, - ах, Господи!

– Ну, - вздохнул Ржевский, - ну так тот утверждает, что номер тот самый, чем-то там доказывать собирается.

– Ну и что? Что тогда?

"Ну как - спокойное лицо было у него, спокойное?
– вот жена так спрашивала, а там мозги со щепками".

– Да, очевидно, суд будет, вероятней всего.

– Ну, а докажут? Докажут?
– дернула Таня за пиджак. Ржевский глядел в сторону.

– Если этот квартальный докажет?

– Да ведь почем тут, милая, гадать можно?
– и в голосе у Ржевского нетерпение.