Несколько раз меня навещал Карл Кантор. Его суждения о моей книге были для меня особенно ценны. Его эстетический вкус был для меня надежным критерием оценки. Книгу он оценил очень высоко. Мне передавали также, что в восторге от книги был А. Ракитов. Когда ему прочитали книгу (он слепой), он воскликнул: "Так это же бессмертие!" Многие благодарили меня за то, что не стали прототипами героев книги, и хвалили книгу. С одним из них, однако, произошел курьез. Он был прототипом одного из персонажей пропавшей части книги. Когда эта часть была восстановлена, напечатана отдельной книгой ("Записки ночного сторожа") и попала в Москву, он резко изменил свое мнение о моей книге.

Д. Ханов навещал меня почти каждый день. Он ходил со мной на прогулки тогда мне одному на улицу было выходить небезопасно. Благодаря ему я усовершенствовал свой английский, он окончил английский факультет Института иностранных языков. Он послужил мне одним из прообразов для главного героя "Желтого дома". Хотя я приписал моему герою многое из моей жизненной истории, психологический его характер я изображал, имея в виду именно Д. Ханова.

Точно так же почти каждый день нас навещали В. Марахотин и Г. Яковлев. Они приносили еду, водили меня на прогулки в качестве телохранителей. Валентин каким-то чудом сохранил мои стихи военных и послевоенных лет, в том числе "Балладу о неудавшемся летчике". Жизнь этого дорогого мне человека сложилась в характерном русском трагическом духе. Как я уже писал, он в детстве потерял отца и мать, рано начал работать. Неудачно женился. Развелся. Сын фактически был на его попечении. Когда сыну было шестнадцать или семнадцать лет, его убили хулиганы. Лишь отработав рабочим в одном и том же учреждении более тридцати лет, он получил комнату в 12 кв. м. Уже после моей эмиграции он женился вновь в возрасте около шестидесяти лет, у него родился сын.

Летом 1978 года я с семьей несколько недель провел у брата Василия в Киеве. В городе у меня было много знакомых. Я сюда приезжал на защиты диссертаций в качестве оппонента. Тут работали некоторые мои бывшие студенты и аспиранты. Я тут часто проводил отпуск. Киевские логики и философы относились ко мне с величайшим уважением, постоянно ссылаясь на мои работы. Когда началась на меня атака в Москве, то она захватила и Киев. Но дружеские отношения все же сохранились. А после моего заявления по поводу запрета на поездку в Финляндию и особенно после выхода "Зияющих высот" все мои киевские друзья поступили так же, как московские. Если мы сталкивались с ними на улицах города, они в панике убегали от нас. Причем делали это совершенно добровольно, не из страха наказания (им ничто не угрожало, если бы они поздоровались с нами хотя бы приличия ради), а как нормальные члены нормального советского общества. В сравнении с мужественным поведением моего брата Василия эти люди выглядели для нас особенно омерзительно. Наше отторжение от советского общества оказалось взаимным.

Мой очень близкий киевский друг М.П., узнав о том, что я приехал на лето в Киев, взял отпуск и уехал из города. Он вернулся, когда по его предположению я должен был покинуть Киев. Но он ошибся на один день. В день нашего отъезда из Киева мы случайно столкнулись с ним на улице. Импульсивно мы обнялись, забыв о моем новом статусе. В этот момент нас сфотографировали из машины КГБ, которая за нами повсюду следовала. Мой друг чуть не упал в обморок и сбежал, не попрощавшись. Эту историю наблюдали его сослуживцы и, конечно, разболтали о ней. Однако это не помешало тому, что мой бывший друг был все же избран в Академию наук Украины.

В диссидентской среде к моей книге отнеслись различно. С восторгом отнеслась к книге Р. Лерт. Хотя она была в преклонном возрасте, она приехала к нам высказать лично мне свое мнение. Она написала превосходную рецензию на книгу. Рецензия, однако, была опубликована на Западе в русскоязычной прессе лишь после смерти Лерт. У нас установились дружеские отношения, мы довольно часто встречались вплоть до моей эмиграции.

Точно так же в восторге была С. Каллистратова, одна из самых замечательных женщин, каких мне довелось встретить в жизни. Хорошо к книге отнеслись Р. Медведев, П. Егидес, Т. Самсонова, Ю. Гастев и многие другие диссиденты. Резко отрицательно отнесся к книге А. Сахаров. В интервью какой-то французской газете (или журналу) он назвал мою книгу декадентской. Из окружения Сахарова обо мне стали распространять слух, будто я экстремист. Западные журналисты мне не раз говорили, будто у Сахарова их предостерегали от посещения Зиновьева. При встрече на вечере у С. Каллистратовой Сахаров не обмолвился со мной ни единым словом, хотя мы сидели рядом. Очень странно отнесся к книге В. Турчин. Он лишь высказал удивление, хотя я с ним был знаком до этого и имел дружеские отношения.

С Ю. Орловым я встретился лишь один раз. Он позвонил мне и предложил сделать какой-нибудь доклад на его научном семинаре у него дома. Я изложил мое доказательство недосказуемости великой теоремы Ферма. Боюсь, что мое доказательство осталось непонятым. После ареста Орлова у нас стал часто бывать его сын Дима. Мы его принимали охотно, и он привязался к нашей семье. Я относился и отношусь до сих пор к Ю. Орлову с огромным уважением. Я считал и считаю его одной из самых значительных фигур в диссидентском движении прошлого.

Однажды меня навестил А. Щаранский вместе с американским журналистом Тодом. Поговорили о каких-то пустяках. После этой встречи Тод оказался замешанным в какой-то истории, был задержан, дал компрометирующие Щаранского показания и был выслан из Союза. Вскоре в США появилась статья Тода (мне прислали ее копию), в которой было написано, будто я снабжал его секретной социологической информацией. Когда в 1979 году я был в США и встретил Тода в Вашингтоне, я спросил его, почему он так написал. Он сказал, что сделал это, чтобы отвлечь внимание КГБ от лиц, снабжавших его секретной информацией. Он якобы был уверен в том, что меня не арестуют. А между тем я тогда был весьма близок к аресту.

После ареста Щаранского меня вызвали на допрос в Лефортовскую тюрьму КГБ. Следователь показал мне материалы допроса Щаранского, в которых тот якобы говорил много по моему адресу такого, что можно было мне инкриминировать как преступление. Я отказался смотреть эти материалы, заявив, что ни к каким секретам доступа вообще никогда не имел. Через несколько дней меня вновь вызвали на допрос. Тогда меня доставили в Лефортово принудительным порядком, с милицией. Там оформили мой отказ разговаривать на тему о Щаранском и отпустили.