– Но ведь я рассчитывал? И рассчитывал, имея опыт "Крейсера", "Азова" и "Наварина"!

– А все же ошибка могла вкрасться.

Споря с собою, он сдвигает фуражку на затылок, чтобы не мешал козырек, а рука тянется к записной книжке и вновь исписывает формулами листок за листком. Сидеть фрегат у форштевня должен не более одиннадцати с половиною фут, у ахтерштевня между пятнадцатью и шестнадцатью. А что получается, исчисляя вес вытесненной воды?

Ершов подбирается неслышными мягкими шагами, глядит на прыгающий карандаш, на строгий профиль склоненной головы и, заглянув через плечо, насмешничает:- Кажись, в пятый раз? Вы бы, Павел Степанович, конференции академиков дали расчет проверить. А то плюньте на цифирь и на зеленых листочках погадайте – выйдет не выйдет, удивит красою, плюхнется на дно.

– А вы нисколько не беспокоитесь?

– Я, батенька, осмьнадцатое судно построил на Охте. Да два десятка в Соломбале. Шесть линейных кораблей благословил в плавание. Зачем мне волнением сердце нагружать. Закрывайте книжечку и приглашайте меня на ваш катер. Сплывем вниз, жареных грибов в сметане поедим, чайку выпьем, а завтра пораньше вернемся дело доделывать.

– Что вы? – даже пугается Нахимов. – Мы с Завойко людей распишем – кому на "Палладу", кого клинья выбивать… Промер глубин еще хочу сделать. Тут топляк наносит…

Ершов тепло и укоризненно качает головою.

– Кипяток, крутой кипяток. Ну ладно, выкипайте, авось с гостями и начальством завтра будете спокойны.

– Это почему я? Это, кажется, обязанность начальства по верфи, адмиралтейцев, комитета кораблестроительного?

– Хм… а вдруг царь-батюшка пожалует? – дразнит Ершов.

Но на это Нахимов отвечает иронической улыбкой. Царь Николай любит торжества армейские…

– Не покинет Николай Павлович сейчас Царское. А Меншиков ленив прибыть к черту на кулички – в девять утра…

Солнце с рассветом не показалось. Небо в быстрых, напоенных тучах. Ветер верховой, ладожский, рвет пену с гребней. И шлюпку даже заливает, пока она пересекает реку.

– Хмурится сентябрь. Что бы нам вчера торжество устраивать! – жалеет добрый Завойко. Он уже расставил вдоль стапеля самых сильных матросов. Другие на палубе – у шпилей, чтобы разом отдать оба якоря.

– Тем лучше, тем лучше, меньше зрителей, меньше беспокойства, отрывисто цедит Павел Степанович и, не оглядываясь на помост, ставит ногу на трап. Сухопутные лестницы были точно на лесах при постройке дома. Веревочный шторм-трап, пляшущий под ногами, – это первый признак близкой морской жизни.

– Как, Павел Степанович, служба прежде будет? – шепотом осведомляется принаряженный, даже подбривший седеющие бачки Сатин и теребит дудку на груди.

– Какая еще служба?

– Известно, церковная. Молебствие.

– Святили при закладке, – уклончиво отвечает командир и крупным шагом идет на правый борт к чугунному клюзу. Сто семьдесят пудов в каждом якоре. Массивные битенги должны будут удерживать тросы, когда освобожденные якори рванут их вниз. Ну как что случится?

– Ты здесь следи. Тут… – он усмехается и про себя заканчивает; Молебном не поможешь.

Его волнение против обыкновения сегодня всем бросается в глаза.

– Ишь, и к (начальству не идет, прямо на борт явился, – шепчет Сатин товарищу.

Один Завойко сейчас беспечно прохаживается на палубе и развлекается лицезрением помоста. Глаз у него острый, и он отмечает для журнала чинов Адмиралтейства: генерал-интенданта флота, контр-адмирала Васильева; инспектора корпуса корабельных инженеров, генерал-лейтенанта Брюн Сен-Катерина; состоящего в исполнении обязанностей директора кораблестроительного департамента генерал-майора Быченского. Знает он и штатских гостей и дам, заполнивших крытый ярус помоста пестрым цветником.

Зажав под мышкой мегафон, Завойко называет лейтенантам и мичманам светских красавиц; а внизу могучими ударами выбирают клинья, снимают стопора. И Ершов докладывает полковнику Стоке, что к спуску фрегат готов.

Полковник ныиче официален и сосредоточен. В глазах начальства он по своему положению главный строитель "Паллады", а Ершов только исполнитель. И Стоке цедит:

– Для снятия последних стопоров я подам сигнал флагами и голосом. Надобно испросить разрешения начинать процедуру у его превосходительства.

– Понятно, господин полковник, – буднично и добродушно соглашается Ершов. Теперь и он может подниматься на фрегат. Матросы с ласковой усмешкой смотрят, как ловко балансирует большой, толстый человек.

– Вид бабий, а мужик работящий.

– И пузом всю краску вытрет.

– Гляди – ты шибче не подымешься.

На веку Стоке спуски кораблей были десятками, но, шагая к помосту и взяв под козырек при рапорте директору департамента, он волнуется не меньше Нахимова.

Быченский, коротконогий и полный, еще больше выпячивает живот. Он отвечает громко, чтобы дамы разобрались в его главной роли на торжестве. Но дискант толстяка не соответствует внушительности слов и вызывает улыбки.