Корнилов словно вызывает Нахимова на спор. Но Павел Степанович добродушно усмехается.

– Беда, когда один остроумец наскакивает на другого. В Москве ныне проживает возвратившийся из-за границы знаменитый Чаадаев.

– Тот, которому посвящал мятежные стихи в прежнее царствование Пушкин? – любопытствует Путятин.

– Он самый. Только нынче Чаадаев других взглядов, скептический и злословящий посетитель Английского клуба. Ну-с, недавно Меншиков был в Москве и в клубе обратился к Чаадаеву. Почему-де тот не кланяется, не узнает старого знакомого. "Ах, это вы, – ответил Чаадаев. – Действительно, не узнал. Мундир попутал – прежде был у вас красный воротник". Меншиков объяснил: "Адмиральские воротники черные, а я возглавляю флот". – "Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли". – "Что ж, не черти горшки обжигают" – отвечает князь и от Чаадаева ретируется, но тот успел дать еще залп: "Да, разве на этом основании".

Павел Степанович обводит застольное общество повеселевшими серыми глазами и заливается неудержимым смехом.

– Так, получив черта, и удалился наш князь{4}!

Анекдотом офицеры смущены, и, кроме Истомина, никто не вторит смеху рассказчика. Авинов цедит:

– Чаадаев, кажется, вышел в отставку ротмистром. Не пристало ему издеваться над одним из первых людей империи.

А Корнилов с принужденно-вежливой улыбкой уверяет:

– Эта история по меньшей мере неубедительна для определения качеств князя.

– Вы думаете? – сердито и громко переспрашивает Павел Степанович. – Не дай вам бог на деле убедиться в противоположном утверждении.

Холодок после рассказа Нахимова недолго связывает компанию. В другом конце стола Чигирь вовремя произносит вычурный и двусмысленный восточный тост.

А через полчаса Меншиков совсем забыт в жаркой перепалке о возможности форсировать Босфор. Корнилов уверяет, перечисляя укрепления и замки, что эскадра, сильная артиллерией и способная высадить десант, прорвется к Стамбулу. Путятин, не оспаривая сведений Корнилова (они вместе проделали картографические работы на берегах пролива), более осторожен в выводах.

– Надобно опровергнуть западные авторитеты. А англичане и французы считают, на историческом опыте, корабли бессильными против береговых крепостей, – напоминает он.

– Отсталость и рутина не должны идти в пример, – кипятится Корнилов и вдруг обращается за поддержкою к Нахимову.

– С каким мнением вы согласны, Павел Степанович?

– Я-с? – Нахимов встречается с небольшими, но горящими под выпуклым лбом глазами лейтенанта.

– Не знаю, кому из вас будет угодно считать мое высказывание верным. Путятину, по наваринской памяти, думается – нет. Вот моя мысль: побеждают желающие победы, стойкие и умелые. Люди-с – основа всех тактических теорий. А потому задача наша – на кораблях воспитывать в идее наступления, на берегу, в военных портах – в идее обороны. Тогда чужие укрепления возьмем, как Ушаков на Корфу, а своих не отдадим.

– Чудесно! Чудесно! – восклицает Корнилов и, пригибаясь к уху Нахимова, едва слышно просит: – Не сердитесь за Меншикова. Я мыслю, что государь выбирает достойных советчиков.

Павел Степанович наклоняет голову. Корнилов волен принять этот безмолвный жест за согласие.

Проснувшись на заре – солнце светит прямо в постель, – Нахимов вспоминает горячность Корнилова и отдает должное молодому офицеру – есть ум, есть пыл… Но все образовано другой средой, чаяниями другого поколения… По крайности, любит флот. На него, на Истоминых, на моего Завойко можно надеяться, что их с верной морской дороги не свести.

Он одевается тщательно, – Лазарев с первого взгляда заметит малейшую оплошность. Но еще нет десяти, как приказывает доложить о себе. Лазарев быстро катится навстречу. Обнимает и целует в обе щеки, тычась в переносье взбитым хохолком.

– Хорошо, хорошо, дорогой Павел Степанович! Теперь у меня все "азовцы". Здоровье как? Ревматизмы мучили, слышал? Пойдет на поправку в тепле. Скорее бы только перетащить "Силистрию" в Севастополь.

Он говорит быстро, ходит по кабинету, как раньше на шканцах, четким командирским шагом, в сюртуке с Георгием, заложив руки за спину. Внезапно останавливается, тепло смотрит на Павла Степановича и вдруг заливается смехом.

– А в дагерортской истории был молодцом. Уж я порадовался, что не был на месте Фаддея Фаддеевича. Грешен, порадовался.

– Когда же вы, Михаил Петрович, штурманов на малых глубинах не поверяли лично? Всегда нам твердили, что корабль любит воду, и в архипелажных плаваниях со шканцев не сходили.

Лазарев качает головой и хитро щурится:

– Обижал вахтенных начальников своим наблюдением? Да?

Он привлекает Павла Степановича на уютный ковровый диван с подушками на восточный лад, садится рядом и начинает вводить нового сотрудника в дела и заботы Черноморского флота.

– Наследство от Грейга получил я такое, что в пору было подозревать, будто намеренно флот доводили до состояния полного ничтожества. Строили мало и плохо. Лучшие корабли через три-четыре года после спуска гнили. Внутри все худо, расположение дурное. Словно и не знали об успехах корабельной архитектуры. И заметьте, до меня в Севастополе никто не думал строить доки. Не только строить, разобрать корабль негде было. Поэтому завалили бухту в самой главной части днищами старых кораблей.

А о людях? Я не оправдываю того, что здесь случилось. Но надо же знать меру. И вы помните мое правило: обеспечь, чтобы человек был бодр, здоров, сыт, одет, в тепле и чистоте, а тогда с него спрашивай, три шкуры дери. Ох, плохо обучали при Грейге и мало имели народу. И теперь нехватка еще по всем статьям.