– Он только и делал, что проигрывал, – пожаловался мне Рэй, – до самой последней недели, когда он словно рентгеном этих пони стал просвечивать. Теперь он только и делает, что выигрывает, и, честное слово, когда он проигрывал, он нравился мне больше.

– Ему же не вечно будет везти, Рэй.

– И я то же самое все время себе говорю. Что это за железные решетки на окнах? Ты, я вижу, на судьбу не полагаешься?

Я спустил решетки и запер их.

– Они уже были здесь, когда я купил магазин, – сказал я, немного помешкав. – Глупо было бы их не использовать.

– Не стоит облегчать задачу другому взломщику, верно? Взломщики, говорят, такое не уважают. А если вдруг ключ забудешь, что тогда, Берни?

Он не получил ответа, да, вероятно, на него и не рассчитывал. Тогда он усмехнулся и положил тяжелую руку мне на плечо.

– Я так думаю, ты просто позовешь слесаря. Ты же не сможешь открыть замок отмычкой, раз ты больше не взломщик. Ты книжки продаешь – и только.

«Барнегатские книги» находились на Восточной Одиннадцатой улице, между Бродвеем и Юниверсити-плейс. Закрыв магазин, я прошел несколько шагов по улице к салону для собак. Он находился через две двери от моего магазина и назывался «Салон для пуделей». На столе у Каролин Кейзер сидел игривый представитель Йоркской династии, и она полировала его маленькие коготочки.

– Ого, – сказала она, – уже пора? Одну минуточку, я только закончу с Принцем Филиппом, и пойдем. Если я в ближайшее время не сделаю глоток-другой, то сама начну лаять.

Я удобно примостился на диване, а Каролин тем временем закончила педикюр терьера и сунула его обратно в клетку. Во время этой процедуры она в подробностях рассказала мне о скверном поведении своей подружки Рэнди. Вчера она заявилась домой поздно, была пьяна, растрепана, в одежде беспорядок; Каролин просто больной себя чувствовала от всего этого.

– По-моему, пора порвать с ней, – сказала она, – но вот как я это переживу – не знаю. А поскольку не могу разобраться в собственных чувствах, лучше вообще в них не разбираться, так что пошли куда-нибудь, где можно выпить что-то покрепче. Сейчас мне хочется только одного – встряхнуться немного. А как ты провел день, Берни?

– День, пожалуй, тянулся слишком долго.

– Да, вид у тебя довольно усталый. Ну что, пошли? Я уже не могу больше переносить этот запах. Чувствую себя так, словно надушилась духами «Мокрая собака».

Мы завернули за угол и зашли в порядком набитый бар под названием «Приют для бездельников». Музыкальный автомат играл то деревенскую, то ковбойскую музыку, Барбара Мандрел пела о любовных утехах, а мы подсели к длинной стойке темного дерева. Каролин заказала мартини с водкой, а я попросил содовую с лимоном. Бармен кивнул, а Каролин взглянула на меня с изумлением.

– Октябрь ведь, – сказала она.

– И что же?

– Пост бывает весной.

– Это правда.

– Доктор запретил или еще что-то? Даешь старой печени передышку?

– Просто не хочется сегодня пить.

– Честный ответ. И все же давай поднимай, совершим это преступление. Ой, кажется, я что-то не то сказала?

Так мне пришлось вспомнить Рэя Киршмана вместе с его женой, обожающей норок, и теперь наступила очередь Каролин сочувственно вздыхать. Мы привыкли друг другу сочувствовать, и у нас это неплохо получается. Ей скоро тридцать, у нее темно-каштановые волосы, стрижка по-голландски и удивительно ясные голубые глаза. На каблуках она почти пяти футов и одного дюйма, но никогда ими не пользуется. Сложена она как пожарный гидрант, что небезопасно для ее работы: как известно, собаки часто выбирают это место во время своих прогулок.

Я встретил ее тогда, когда занялся книжным магазином. Рэнди я знал хуже, потому что реже с ней виделся. В «Салоне для пуделей» работала одна только Каролин. Рэнди – стюардесса, вернее, была стюардессой, пока ее не уволили за то, что она укусила пассажира. Она выше и тоньше, чем Каролин, на год или два моложе и малость не в себе. Рэнди и я, как мне кажется, друзья, а с Каролин мы родственные души.

Родственная душа сочувственно кудахтала.

– Хуже полицейских ничего нет, – сказала она. – У Рэнди как-то был роман с полицейским. Я тебе не рассказывала?

– Кажется, нет.

– Да, ей пришлось нелегко. Это были три месяца ужаса, после которых она и стала лесбиянкой. Думаю, это была своего рода ответная реакция. Она ведь спала с десятками мужчин, а этот полицейский оказался импотентом. Она его на смех подняла, а он приставил свою пушку ей к голове, и она решила, что он собирается ее убить. Впрочем, кому-нибудь и в самом деле следовало бы это сделать. А зачем, черт возьми, я опять о ней заговорила, не знаешь?

– Понятия не имею.

– Что ты делаешь сегодня вечером? Все еще встречаешься с той женщиной из музея?