Вадим слушал ее молча. Он готовился сегодня к серьезному разговору. Ему многое надо было выяснить — по крайней мере для себя. Трудно было начать. Вдруг он спросил:

— Как твое горло — прошло?

— Горло? Ах, горло… Да, прошло. Я вообще ведь очень здоровая.

— Ты вообще быстро поправляешься, да?

— Да, очень быстро. А ты знаешь, когда я болею? Я болею, когда мне хочется немного поболеть. А когда мне не хочется, я никогда не болею.

Она произнесла это с гордостью.

— Лена, — сказал Вадим, — а почему ты пошла в педвуз, а не в консерваторию?

— Ты, Вадим, не понимаешь! А как я могла пойти в консерваторию, когда у меня еще не было вокальных данных? Это ведь не сразу выясняется. И потом… ты думаешь, легко поступить в консерваторию? Вовсе не так легко. Да мне это и не нужно. Я учусь петь не для того, чтобы делать пение своей профессией.

— А для чего же?

— Для того… — Лена помолчала секунду и проговорила присущим ей тоном назидания: — Женщина, Вадим, должна все уметь. Должна уметь одеваться, петь, быть красивой — понимаешь?

— Понимаю. Ты, стало быть, готовишься на женщину?

Лена посмотрела на Вадима с безмолвным возмущением и сказала укоризненно:

— Тебе это совсем не идет, Вадим, этот тон. Не уподобляйся, пожалуйста, своему циничному Петьке.

Вадим чувствовал, что разговор ускользает в сторону, что не он, а Лена начинает управлять им, хотя вопросы задавал он, а она только отвечала. Нет, он спрашивал не о том, о чем надо было спросить и о чем он хотел спросить. Все это ненужные, приблизительные слова… А как бесконечно трудно было произнести простую фразу: «Лена, в чем цель твоей жизни?» Трудно и бессмысленно… Нелепо спрашивать об этом. Разве могла она словами рассеять самые мучительные его сомнения?

И вдруг у него вырвалось непроизвольно:

— А в чем твоя цель, Лена?

— Какая цель, Вадик? — спросила она мягко и с удивлением.

— Твоей жизни.

— Что-что? — Она вдруг расхохоталась. — Это вроде общественного смотра? Или викторины? Боже, какие громкие слова — «цель жизни»! Мы этим в седьмом классе переболели… Что с тобой, Вадик?

Она смотрела на него с веселым недоумением, а он растерянно, нахмурившись, молчал:

— Ну конечно, правильно, — пробормотал он наконец, точно отвечая на свои мысли. — Глупо об этом спрашивать…

— Конечно, глупо, Вадик! — подхватила Лена с воодушевлением. — Просто наивно! Разве я могу сказать в двух словах обо всех своих планах, о будущем? Да я и не ломаю себе голову над этим. С какой стати? Я только начинаю жить… Стоп! Не толкай меня под машину.

Они остановились посреди улицы между встречными потоками автомобилей. Машины шли нескончаемой вереницей, тесно, одна за одной. Из шоколадного «ЗИСа» донеслась приглушенная опереточная музыка и голоса дуэта: «…все прохо-одит, подругу друг находит…» Наконец зажегся на перекрестке светофор, движение остановилось. Вадим и Лена быстро перебежали на тротуар.

— Старые студенты, — продолжала Лена, — в прежнее время вечно о чем-то спорили: о цели жизни, о высшем благе, о народе, о боге, о всякой чепухе. А нам-то зачем заводить эти абстрактные споры? Я такая же комсомолка, как и ты, у нас одна идеология. О чем нам спорить?

— Я, Лена, не собираюсь спорить, — сказал Вадим, помолчав. — На эти темы я не разговариваю, не люблю. Об этом надо помнить и думать. Но иногда… понимаешь… я хочу… — Он вздохнул, угнетенный собственным беспомощным бормотанием и смутно раздраженный против Лены, которая должна была видеть и понимать, с какими трудностями он борется и во имя чего. Но она не видела, а если видела, то не понимала. И все же он продолжал упрямо, отчаянно эту неравную борьбу. — Я хочу сказать, Лена, что есть много… есть такие вещи, которые мы как будто прекрасно понимаем, а потом, в какое-то другое время, вдруг выясняется, что мы понимали их плохо, не всем сердцем. Вот когда я был на фронте…

— Только, пожалуйста, без фронтовых воспоминаний! — Лена слабо поморщилась.

— Нет, прости, — сказал Вадим настойчиво. — Я уж доскажу. На фронте много простых вещей я понял совсем по-новому, глубже. И мы иногда говорили с товарищами о нашей будущей жизни, о работе, призвании, о том, что мы любим, о чем мечтаем. Даже о цели жизни говорили… И, знаешь, это были очень естественные и очень простые, искренние слова. Они помогали нам, придавали сил. И вот… почему же сейчас они кажутся такими громкими, такими наивными?

— Потому, что тогда была война. Это другое дело, — сказала Лена, которая уже слушала Вадима внимательно, насторожившись. — А вообще чего ты от меня добиваешься?

— Я ничего не добиваюсь. Просто мне интересно: как ты хочешь жить?

— Почему вдруг такой интерес?

— Мне нужно! — Это вырвалось у него почти грубо.

Лена пожала плечами. Она растерялась.

— Я даже не знаю… Ну, как я хочу жить? Я хочу жить честно, спокойно, ну… счастливо. — Помолчав, она добавила нерешительно. — Участвовать в работе…